— Наёмные убийцы, — сказал Майель, подойдя к нему. Он присел на корточки, потрогал пальцем еще не засохшую кровь. — Шестеро. — Он пальцем указал вглубь трапезной, где лежал перевернутый складной столик, повсюду была разбросана еда, разлито вино.
— Мы с Беррингтоном здесь ужинали. Стук в дверь. Я подошел и открыл. — Он, как всегда, насмешливо, хмыкнул. — Чистое везение. Я должен был налететь прямо на их мечи, но один промедлил. Он заколебался. А я нет. Захлопнул дверь и кликнул Беррингтона. Я пытался заложить дверь верхним засовом, но они напирали с той стороны изо всех сил. Подбежал Беррингтон, стал мне помогать. Потом мы решили проделать с ними известный фокус: резко отошли от двери, выхватили мечи и встретили их клинок к клинку.
— Всего их было шестеро, — заговорил Беррингтон, но тут в комнату вошла Изабелла, лицо которой выражало сильный испуг.
Она подбежала к брату, и тот обнял ее и зашептал что-то на ухо. Потом она обернулась и поблагодарила слугу, который проводил ее из усадьбы епископа сюда. Изабелла тяжело опустилась на табурет, светлые волосы ее разметались.
— Лица у всех были закрыты капюшонами, — продолжил Беррингтон. — Городское отребье, самоуверенные мальчишки, которых наняли за несколько пенсов. Двое были ранены, остальные подобрали их и ушли, угрожая нам мечами. — Он умолк, когда в трапезную вошел Парменио, все еще закутанный в свой плащ.
Грубо прозвучавшие вопросы Майеля о том, где его носило, смутили генуэзца, он пробормотал, что нездоров и должен был купить лекарства. Коронер, который бродил по комнате и примечал все последствия нападения, в том числе зарубки от мечей на столах и табуретах, сильно топнул по полу каблуком.
— Это произошло на территории Ордена рыцарей Храма и не подпадает под мою юрисдикцию. Господа, благородная госпожа, мне надо идти. Эдмунд?
Де Пейн вышел вслед за ним во тьму. Гастанг остановился и посмотрел через плечо рыцаря.
— Будь настороже, Эдмунд! Завтра постарайся разузнать, как этим наемным убийцам удалось попасть сюда и выйти отсюда. А я тем временем… — С этими словами коронер неспешным шагом удалился, напевая под нос свой любимый церковный гимн: «Opuella vera etpulchra».
[118]
Де Пейн возвратился в трапезную. Парменио расставлял табуреты вокруг стола. Беррингтон отпустил сержантов, запер дверь на засов, прислонился к ней спиной и махнул рукой в сторону стола.
— Давайте поедим, выпьем, поразмыслим и примем решение. Нам нельзя оставаться здесь — Уокин, будь он проклят вовеки веков, как ни в чем не бывало прячется в здешних переулках и притонах, обдумывает нападения на нас.
— И что же ты предлагаешь? — спросил де Пейн.
— Выманить его отсюда! — Майель стукнул кубком по столу. — Уехать из Лондона. Давайте отправимся туда, откуда родом этот негодяй, — в поместье Борли в Эссексе. Ты, Эдмунд, уже выздоровел, зима вот-вот закончится. Я уверен, куда бы мы ни поехали, Уокин отправится за нами.
Де Пейн взглянул на Парменио, тот кивнул. Беррингтон, казалось, тоже был согласен с таким предложением.
— В этом есть резон, — пробормотал он. — Король собирается уехать из Лондона в Дувр. Что касается Уокина, то здесь мы ничего не добились. Дела ордена в Лондоне мы успешно завершили. А вот семейные дела нам с Изабеллой еще надо решить. Что же, поедем в Борли, а потом, — он улыбнулся, — мы должны возвратиться в фамильное имение Брюэр в Линкольншире.
Все разрешилось к всеобщему согласию. Де Пейн пожелал всем доброй ночи и пошел в свою келью. Внутри у него все кипело от волнения. Слова Гастанга о том, что нужно во всем разобраться, усугубляли его собственные подозрения, особенно относительно загадочных занятий Парменио. Более того, им вновь предстояло месить грязь на дорогах, следуя к какому-то захолустному поместью. Эдмунд посмотрел на висевшее над ложем распятие и не впервые уже задумался о принесенных им обетах и о своей жизни рыцаря Храма. Взволнованный всеми этими думами, он разделся, достал из седельной сумки маленький потертый псалтырь, перешедший ему по наследству от славного Гуго, и преклонил колени на жестком полу. Погладил переплет из телячьей кожи, провел пальцем по серебряной гравировке креста, потускневшей от времени. Страницы книги пожелтели, утлы залоснились и почернели от следов часто касавшихся их пальцев. Эдмунд придвинулся ближе к свету свечи и раскрыл книгу на положенной вечерней молитве. Вслух, нараспев прочитал первый стих псалма: «Но лице Господне против делающих зло, чтобы истребить с земли память о них…»
[119]
— Так ли? — прошептал де Пейн, вспоминая изуродованный труп молодой женщины и откровения Ловца мёртвых. Он подавил сомнения и попробовал читать дальше, хотя мысли уносились к мрачной ризнице, где лежало то страшное тело.
На следующее утро де Пейн проснулся рано. Отстоял заутреню, ненадолго предался благочестивым размышлениям, позавтракал в кухне, где повара накладывали в глубокие тарелки овсянку, поливали ее молоком, добавляли мускатный орех, а рядом клали белые лепешки, густо намазанные маслом и медом. Сам он выпил чашку разведенного водой пива, а затем вышел на вымощенный булыжником двор. Слуга, вооружившись ведром и тряпкой, смывал кровь со ступеней гостевого дома. Де Пейн подошел ближе, кивнул слуге и пошел по кровавым следам через двор. Вдруг он резко остановился. До внешней стены подворья следов крови больше не было. Озадаченный, он стал осматриваться, пока не услышал, как его окликают по имени. К нему спешил сержант, выпуская на морозе клубы пара изо рта.
— Господин, там, у ворот, женщина. Она просит встречи с тобой, наедине.
Де Пейн пошел вслед за ним мимо гостевого дома. Женщина, на которую указал сержант, стояла близ столика предприимчивого уличного торговца, который расположился прямо у внешней стены подворья, предлагая покупателям шпульки, наперстки, иголки, булавки и нитки. Она торговалась за посеребренный наперсток. Заплатила и повернулась к де Пейну — бледное миловидное личико, черные как вороново крыло волосы, туго стянутые красной с золотом лентой. В ушах поблёскивали серьги, шею обвивало серебряное ожерелье, а на запястьях позвякивали браслеты. На ней был синий шерстяной плащ с капюшоном, отороченный беличьим мехом.
Она быстро заговорила по-английски, затем виновато улыбнулась.
— Mon seigneur,
[120]
— перешла она на норманнский французский, — если ты пойдешь со мной, я расскажу тебе об Уокине. — Она увидела вспыхнувшую в его глазах тревогу. — Я не собираюсь вести тебя в Куинсхайт, — прошептала женщина. — Да, я слышала, что там произошло. Но здесь совсем недалеко — это «Повелительница солнца», трактир в переулке Патерностер. — Она пожала плечами. — Я буду там до вечерни. Согласен, сэр? — Женщина дотронулась пальцем до его груди. — Может быть, ты хочешь взять перевязь с мечом? Бери, но говорить я стану только с тобой.
