Во-первых — по какой причине король покидает Эдинбург в такую ночь ради того, чтобы свидеться с королевой? Он мог бы дождаться утра. Если то была похоть, имелись и другие леди, на все готовые. Если то была любовь, почему королева Иоланда была так спокойна, а не убита горем после его смерти?
Далее. Король прибыл на собрание Совета в дурном настроении, Совет был созван по крайне маловажному поводу. Затем настроение короля вдруг переменилось, он стал весел, счастлив, как жених в первую брачную ночь. Что случилось, в чем причина такой перемены?
Далее. Самым странным во всем этом представляется отсутствие каких бы то ни было намеков на то, что король, прибыв на собрание Совета, уже намеревался совершить эту поездку. Он принял это решение там и тогда. Однако же в Кингорн загодя были посланы сообщения, в коих управляющему приказывалось быть на берегу с лошадьми для короля — случилось это за несколько часов до того, как собрался Совет. Кто послал эти приказания и как они были доставлены через Ферт?
И наконец. Ходили предсказания о близкой смерти Александра, причем еще задолго до его гибели. Каковы источники этих слухов?
Коль скоро то было убийство (а у меня покуда нет сему верных доказательств), тогда, милорд, давайте вспомним вопрос Цицерона: „Cui bono?“ Кому это выгодно?
Брюсу, испытывающему обиду оттого, что у него отняли корону в 1238 году? Обиженный на Александра, он мог опасаться, что молодая жена родит наследника королю, и тогда он, Брюс, во второй раз потеряет возможность предъявить права своего дома на престол.
Иоланде, королеве, которая даже не потрудилась взглянуть на тело мертвого мужа, но оставалась в своем уединении, в Кингорне, утверждая, что она беременна? Она знала, что ее муж собирался прибыть к ней в ту ночь, но когда он не явился, не позаботилась даже послать людей на его поиски.
Патрику Сетону, спальнику короля и доверенному слуге? Он любил короля Александра, как мужчина любит женщину. Он ревновал к Иоланде и был единственным спутником короля в ночь его гибели. Я задаюсь вопросом: не был ли он настолько потрясен этой безумной скачкой короля в бурную ночь, что стал виновником смерти короля, а затем умер сам от разбитого сердца? Не понимаю, почему он не подождал своего царственного господина на дороге, а по прибытии в Кингорн не поехал искать его. Быть может, он знал, что его господин уже мертв?
Французы также извлекают немалую выгоду из смерти Александра. Их новый король Филипп IV всеми силами и средствами старается заполучить союзников в Европе. Александр, бог весть по какой причине, всегда отвергал этот союз; теперь его не стало, и Филипп может вновь начать плести свою паутину и, заключив союз, воткнуть нож в спину Англии. Столь же вероятно, что он надеялся и все еще надеется, что наш сеньор, король Эдуард, будет втянут в шотландские дела, что отвлечет силы, которые Англия могла бы направить на защиту своих владений в Гаскони.
Еще есть наш хитроумный и скрытный отец наш во Христе епископ Уишарт. Близкий советник покойного короля, теперь он держит бразды правления в своих руках, ибо король мертв. Почему же он (а это сделал именно он) с такой поспешностью послал всадников рано утром 19 марта выяснить, благополучен ли король? Не знал ли он загодя, что что-то случилось? К сожалению, я не могу расспросить ни его, ни — до времени — тех людей, коих он послал, ни тех, кто нашел тело короля.
Разумеется — и я сомневаюсь, стоит ли обсуждать подобную возможность, — смерть короля Александра III могли устроить и англичане. Но чего ради? Тем более есть куда более основательные подозрения против иных людей. Эдуард же имеет свои интересы во Франции, и я не вижу для него выгоды в смерти союзника.
Слишком много в этом деле неясного. Кто бы ни был убийцей Александра, ему необходимо было, разумеется, первым прибыть к переправе, пересечь Ферт-оф-Форт, знать дорогу, по которой поедет король, осуществить свой замысел и уехать, надеясь, что спутники короля не узнают об этом. И все это проделать во мраке ночи? Господь всемилостивый свидетель, что я бросил бы это дело, как химеру и признал бы, что шотландский король погиб в результате несчастного падения с лошади, когда бы я своими глазами не видел обрывков, приставших к кусту терна на мысе Кингорн, которые вопиют к миру: „Убийство!“ Даже если я отыщу ответы на эти вопросы, есть и другие загадки. Их же можно разрешить лишь с великой опасностью для моей жизни, и я прошу вас, милорд, велите мне покинуть эту страну, ибо по ней бродит Сатана. Эта страна — горшок на огне, и очень скоро он вскипит и перельется через край, обжигая и ошпаривая всех, кто окажется рядом. Моей жизни и жизни Бенстеда угрожает бог весть кто, ибо люди считают, что мы здесь находимся с тайной миссией, связанной с наследованием шотландского престола. Прошу вас не забывать об этом. Да хранит вас Бог. Писано 18 июня 1286 года в аббатстве Святого Креста».
Корбетт перечитал письмо. Уже совсем стемнело, и он, отложив донесение в сторону, лег на кровать и еще раз обдумал написанное. Должен же быть, думал он, какой-то ключ, какая-то трещина в этой тайне, через которую можно было бы проникнуть в нее. Он вспомнил старинное изречение из читанного в юности трактата: «Коль скоро проблема существует, стало быть, должно существовать и ее логическое разрешение. Найти его — всего лишь дело времени». Конечно, если тебе оставят время на поиски, с горечью подумал Корбетт. Он чувствовал, что вовлечен в какой-то королевский театр масок, лицедейство, игру, где он — один из участников пантомимы, спотыкающихся во мраке на потеху невидимому безмолвному зрителю. Ночная скачка по продуваемому ветром утесу, король, падающий во мрак, пророчества о его судьбе. Корбетт задумался над этими пророчествами. Их источник — разумеется, если есть возможность найти этот источник — не даст ли сведений более определенных? А если эти пророчества вполне невинны, в таком случае кто знал о них и, что еще важнее, кто постарался, чтобы о них узнали люди? Корбетт попытался вернуться мыслями назад, распутать клубок собранных сведений. Кто-то называл имя пророка. Этот кто-то назвал его Томасом? Томас Рифмач — Томас из Лермонта. Корбетт спустил ноги с кровати и трутом зажег три большие свечи, взял письмо к Бернеллу и запечатал его. Пусть письмо уйдет в том виде, как оно написано, а он займется другими делами.
Монастырские колокола зазвонили к вечерне, но Корбетт дождался, пока монахи возвратятся из церкви, и только тогда сошел вниз и вместе с Ранульфом отправился в трапезую с белеными стенами. Подали простую еду — хлеб, суп и разбавленное вино, и во время трапезы один из монахов читал из Священного Писания. Корбетт, охваченный нетерпением, едва мог усидеть на месте, утешая себя единственно удовольствием созерцать лицо Ранульфа, потребляющего столь постную пищу в столь постной обстановке. Как только трапеза завершилась благодарственной молитвой, Корбетт шепотом приказал Ранульфу сидеть в их келье и не высовывать носа оттуда, сам же он тем временем попытается переговорить с приором. Приор с готовностью согласился, предложив Корбетту прогуляться по тихим темным крытым аркадам, развеяться на первом мягком ветерке раннего лета. Некоторое время они прохаживались в молчании, потом Корбетт принялся расспрашивать приора о его склонности к монашеской жизни, наслаждаясь язвительными ответами и узнав с удивлением, что приор приходится, в частности, дальним родственником Роберту Брюсу, а также, что он — знаток трав, страстно интересующийся врачеванием и приготовлением лекарственных настоев, зелий и снадобий. Корбетт исподволь перевел разговор на покойного короля и весьма был удивлен последовавшей за этим вспышкой.
