«Ты не любишь меня. Как бы мне ни хотелось в это верить, я не могу больше отрицать очевидное. Ты улыбаешься и говоришь правильные вещи, потому что я требую послушания. Но когда я прикасаюсь к тебе, твое тело напрягается от отвращения. Когда мы вместе, твой взгляд отрешен, словно мыслями ты далеко от меня. Когда я говорю, ты не слушаешь.
Есть кто-то другой, кто тебе милее? Увы! Моя душа болит от ревности. Но я должна знать: кто украл твою любовь?
Порой я готова броситься тебе в ноги и молить о любви. Иногда хочу ударить тебя за то, что ты отвергла страсть моей души. Горе мне! Если я совершу сеппуку, мне не придется больше страдать!
Но я не хочу умирать. Я хочу увидеть, что ты тоже страдаешь. Я могла бы ударить тебя ножом и смотреть, как по капле вытекает кровь. Могла бы отравить тебя и наблюдать за твоими муками. Когда ты будешь молить о пощаде, я лишь засмеюсь и скажу: „Вот каково это чувствовать!“
Если ты не будешь любить меня, я тебя убью!»
На письме не было ни даты, ни обращения, но подпись, казалось, выпрыгнула из текста и повисла прямо перед глазами Сано. Ужас тупой, холодной тяжестью лег на его плечи, подобно снегу, который выпал на Эдо несколько лет назад, ломая крыши и засыпая улицы. Автором письма была Кэйсо-ин.
Эта новая зацепка развернула дело об убийстве в другом, опасном направлении. Сано понял, как ошибался, представляя масштаб расследования. Значит, связь между Харумэ и матерью сёгуна выходила за рамки отношений между хозяйкой и сопровождающей дамой. Заверения Кэйсо-ин в материнской любви к Харумэ были чистой воды обманом. Сано полагал, что старуха глупа, а она обвела его вокруг пальца, скрыв свою ненависть к госпоже Харумэ. Теперь Кэйсо-ин в числе подозреваемых в деле об убийстве.
Письмо было написано ее рукой. Правительница Больших Внутренних Покоев имела доступ в комнаты всех женщин, а также шпионов, поставлявших ей информацию обо всех сторонах их жизни. Она могла увидеть тушечницу, когда ее доставили в замок Эдо, прочитать сопроводительное письмо и получить идеальную возможность для убийства, вина за которое падет на кого-то другого. У нее были слуги, чтобы найти редкий яд, и богатство, чтобы его купить. Теперь Сано имел достаточно оснований для серьезного расследования в отношении госпожи Кэйсо-ин — и мог предъявить ей обвинение в убийстве.
Сано видел дополнительную причину, по которой Кэйсо-ин могла желать смерти Харумэ, — еще более сильную, чем безответная любовь. Кэйсо-ин узнала о беременности Харумэ, которая имела для нее особое значение. Теперь дела лейтенанта Кусиды, супругов Мияги и госпожи Ишитэру отошли на второй план. Но улика, попавшая в руки Сано, обладает опасной мощью обоюдоострого клинка. Она открывает новое направление в расследовании, проливающее свет на убийство госпожи Харумэ и способное спасти Сано от смертного приговора за провал следствия. Но продвижение в этом направлении в любом случае может уничтожить его.
Сано не хотелось думать об этом, и он даже пожалел, что нашел письмо. Если бы он ограничился прежними подозреваемыми и уликами и ничего не знал о несчастной любви Кэйсо-ин к госпоже Харумэ! Возможно, она и невиновна. Исключив ее из расследования, Сано мог бы спастись. Он начал медленно рвать письмо на две части.
Однако честь не позволит ему отмахнуться от истины. Справедливости нужно служить даже ценой собственной жизни. Сано нехотя сложил письмо и засунул его в свой кошель, где уже лежал сверток с ногтями и пучком волос. Он отложит работу с письмом насколько это будет возможно. Но рано или поздно, если он не найдет неоспоримых доказательств вины лейтенанта Кусиды, госпожи Ишитэру, Мияги или кого-то еще, заняться им все же придется.
20
Отряд конных самураев медленно ехал вдоль дороги в западном пригороде Эдо. Гербы Токугавы в виде трех штокроз украшали конскую сбрую, знамена, укрепленные на древках за спинами всадников, и громадный черный паланкин, следовавший за ними. В открытых окнах паланкина виднелись два лица.
Госпожа Кэйсо-ин — ее двойной подбородок подпрыгивал в такт движению — рассматривала проплывающий мимо пейзаж.
— Красота! — воскликнула она, восхищаясь осенним убранством леса и подернутыми дымкой горами, которые высились за ним. На ее напудренном и нарумяненном лице застыла беззубая улыбка. — Мне не терпится увидеть место, где будут построены псарни Токугавы. Долго еще ехать?
Мужчина, сидевший напротив, смотрел на нее. У него был красивый профиль с высоким лбом, длинным носом, тяжелыми веками и полными, точеными губами статуи Будды. Выбритая голова подчеркивала рельефность черепа. В свои сорок два года монах Рюко уже десять лет был неизменным компаньоном и духовным наставником госпожи Кэйсо-ин. Близость к ней возвела его в положение самого высокопоставленного священнослужителя в Японии, а также опосредованного советника Цунаёси Токугавы. Именно Рюко предложил совершить эту поездку. Несмотря на холодную сырую погоду, Кэйсо-ин, как обычно, согласилась без возражений. Он убедил пожилую женщину, что ей совершенно необходимо посетить строительство псарни, являвшееся их общим проектом.
Однако у Рюко имелся и свой собственный интерес. Псарни будут строиться еще несколько лет, и в любом случае их возведение не требует вмешательства Кэйсо-ин. Рюко хотел обсудить с ней важное дело вдали от замка Эдо и его многочисленных шпионов. Ее будущее — а значит, и его собственное — может зависеть от результатов расследования убийства госпожи Харумэ. Они должны защитить свои интересы.
— Мы скоро приедем, — сказал Рюко, поправляя одеяла вокруг Кэйсо-ин. Он грел ее сучковатые пальцы в своих сильных руках. — Терпение, — больше себе, чем ей, шепнул он.
Кэйсо-ин с удовольствием принимала знаки внимания со стороны Рюко. Паланкин поплыл по изгибу дороги, и Рюко приказал носильщикам остановиться. Он помог женщине выйти и набросил ей на плечи теплый плащ. На востоке, до самой деревни с крытыми соломой хижинами, простирались поля; еще дальше, у реки Сумида, лежал город, невидимый за пеленой тумана. К западу от дороги виднелась огромная вырубка с неровными пнями — все, что осталось от лесного массива. Дровосеки продолжали валить деревья, звон их топоров эхом разносился по окрестным горам. Крестьяне пилили бревна и таскали сучья, исполнявший обязанности бригадира самурай руководил работами. Группа архитекторов рассматривала чертежи, выполненные на огромных листах бумаги. Резко пахло мокрыми опилками. Госпожа Кэйсо-ин с удовольствием втянула в себя воздух.
— Прекрасно! — Опершись на руку Рюко, она ступила на дорогу и засеменила к месту строительства.
Когда рабочие упали на колени и принялись кланяться, а архитекторы подошли, чтобы приветствовать их, Рюко жестом приказал всем продолжать работу. Он хотел, чтобы шум заглушал его разговор с Кэйсо-ин. Но сначала обязательный обход, чтобы оправдать мнимую причину всей поездки.
— Здесь будет главный вход с фигурами собак у дверей, — сказал Рюко, ведя Кэйсо-ин к восточной границе вырубки. Они медленно обошли всю территорию будущей строительной площадки. — Здесь построят помещения, в которых установят клетки для двадцати тысяч собак. Стены украсят фрески с изображением лесов и полей, чтобы животные не чувствовали себя в затворничестве.
