Данзаэмон провел Сано в небольшую свободную комнату. Безукоризненно чистая, она была обставлена дешевой мебелью: стол, сундук, открытые шкафы. В одном из них лежали свернутое постельное белье и одежда, два других были полны книг для записей и бумаг, свидетельствующих о том, что единственный грамотный человек в общине больше времени работает, чем отдыхает. Окно выходило во двор, где мужчины разделывали быка. Очевидно, семья Данзаэмона занималась торговлей: он не злоупотреблял своим положением, отбирая деньги у подчиненных. Сано почувствовал уважение к молодому вожаку. Далеко не все самураи выполняют свои обязанности с такой же ответственностью.
Возможно, госпожа Харумэ ценила в Данзаэмоне эту черту характера столь же высоко, как его красоту и манеру держаться. Никогда прежде Сано не приходилось видеть столь яркое доказательство того, что суть человека выше сословной принадлежности.
Данзаэмон сел на циновку, Сано занял место напротив.
— Вы приехали, потому что узнали о моей связи с госпожой Харумэ, — сказал Данзаэмон, не предложив самураю разделить пищу и питье, чтобы не вносить неловкость в их отношения. — Спасибо, что оставили меня в живых. Я совершил преступление, за которое нет прощения. Я заслуживаю смерти, и ваше право убить меня. — Горькая улыбка искривила губы главаря эта. — Но, убив меня, вы не получите нужные вам ответы, не так ли?
Молодой человек пытался держать себя в руках, но Сано видел, что он страдает: глаза были пусты, вокруг рта залегли резкие складки. Данзаэмон единственный горевал по госпоже Харумэ.
— Любовь не может служить оправданием нарушения закона, — сказал Сано, — но это причина, которую я могу понять. — Ради Рэйко он пошел бы на все, что угодно, встал перед любой опасностью, не погнушался предательством и поступился честью. — Я не стану наказывать тебя за неразумную любовь. Если расскажешь о себе и госпоже Харумэ, постараюсь быть справедливым.
Между ними опять прошла волна взаимной симпатии. Данзаэмон судорожно вздохнул. Сано видел, что он готов говорить о возлюбленной, но боится неосторожно поставить под удар себя и своих людей. Наконец он решился.
— Мы встретились случайно. В храме в Асакусе. — Данзаэмон говорил отрывисто, глядя на свои руки, сложенные на коленях. — Хоть прошло много лет, я узнал ее сразу. И она меня узнала.
— Вы были знакомы до этого?
— Да, еще детьми. Мой дядя каждый месяц брал меня в Фукагаву собирать моллюсков на берегу моря. Он познакомился с матерью Харумэ и стал ее клиентом. Мы ходили к ней домой. Я играл с Харумэ, ожидая, пока они закончат свои дела.
«Значит, версия о том, что разгадка таится в прошлой жизни госпожи Харумэ, была верна», — подумал Сано. Голубое Яблоко, уличная проститутка, отчаявшаяся настолько, что принимала клиентов из эта, невольно сыграла роковую роль в судьбе дочери.
Губы Данзаэмона дрогнули в легкой улыбке.
— Харумэ была такой маленькой и симпатичной, но и храброй тоже. Она была на шесть лет моложе меня, но ничего не боялась. Я научил ее бросать камни, сражаться на палках и плавать. Ее никогда не смущало то, что я эта. Мы были как брат с сестрой. Находясь рядом с ней, я забывал… обо всем.
Его руки повернулись ладонями вверх, словно принимая на себя тяжесть, — красноречивый жест, в котором заключалось печальное осознание своей судьбы.
— Потом мать Харумэ умерла. Она уехала к своему отцу. Я думал, что больше никогда ее не увижу.
Данзаэмон был одним из тех приятелей-босяков, от которых Дзимба хотел оградить Харумэ, догадался Сано. Однако торговец лошадьми не принял в расчет силу судьбы.
— Когда мы встретились на кладбище, время словно отступило, — продолжал вожак эта. — Мы разговаривали, как раньше, в Фукагаве. Мы были счастливы видеть друг друга. — Он невесело усмехнулся. — Но конечно же, все изменилось. Маленькая девочка превратилась в красивую женщину… и наложницу сёгуна. Мне, взрослому человеку, нельзя было подходить к ней. Но наши чувства, вспыхнувшие как огонь, оказались сильнее нас… Когда она сказала, что у нее есть комната в гостинице, и позвала меня с собой, я не смог отказаться.
Сано восхитился этим страстным чувством, таким сильным, что Харумэ и Данзаэмон не испугались смерти. Любовь оказалась сильнее запретов.
— Это было не просто плотское влечение, — сказал Данзаэмон, прочтя его мысли. Он подался вперед, его лицо горело желанием донести до Сано свои чувства. — Харумэ вновь подарила мне то, что давала все прежние годы: шанс забыть, что я нечист и низок, недочеловек, вызывающий отвращение. Сжимая ее в объятиях, я чувствовал себя другим — чистым, таким, как все. — Глядя в сторону, он печально добавил: — Только с ней я чувствовал себя любимым.
— Твои люди любят тебя, — отметил Сано, раздумывая, не страсть ли Данзаэмона привела к смерти Харумэ.
Лицо эта перекосила болезненная гримаса.
— Это совсем другое. На моих людях лежит то же клеймо, что и на мне. В душе мы так же презираем друг друга, как все остальные презирают нас.
От неизбывной боли голос Данзаэмона стал хриплым, словно он рвал из души все не высказанные в течение жизни мысли. Возможно, ему впервые довелось встретить человека, готового его выслушать и способного понять.
— Даже моя жена, которой я изменил ради Харумэ, не может дать мне того, что давала она, — любви, которая лечила мою ненависть к самому себе.
Сано не предполагал, что отверженные ненавидят себя из-за предвзятого отношения к ним общества. Это открыло ему глаза на реалии других миров, отличных от его собственного, и свой невольный вклад в человеческое несчастье.
— Что ваша связь давала госпоже Харумэ? — спросил он.
В глазах главаря эта вспыхнул гнев, который он мгновенно погасил своей недюжинной волей.
— Я понимаю, как вам трудно представить, что я мог дать ей что-то, кроме неприятностей. Но она была так одинока. Отец продал ее сёгуну и считал, что навсегда отделался от нее. Женщины в замке пренебрегали ею, потому что она была дочерью проститутки. Ей некому было рассказать о своих бедах, никого не интересовали ее чувства, никто не любил ее. Кроме меня. Мы были всем друг для друга.
Это был возможный мотив для убийства.
— Ты знал, что Харумэ встречается в гостинице с другим мужчиной?
— С господином Мияги. Да, я знал. — Лицо Данзаэмона пошло красными пятнами. — Он хотел понаблюдать за тем, как Харумэ удовлетворяет сама себя. Харумэ позволила ему это, а потом пригрозила, что все расскажет сёгуну, если он не заплатит за молчание. Она сделала это ради меня… отдала мне все деньги. Я не хотел, чтобы она рисковала или унижалась. Мне не нужны были деньги от шантажа. Но она обиделась, когда я отказался. Ей хотелось сделать для меня хоть что-то, она никак не могла поверить, что мне достаточно ее любви.
Вожак эта бросил на Сано вызывающий взгляд.
— Не стану отрицать — я взял деньги, чтобы купить для общины еду и лекарства. Если то, что я принял от женщины неправедно полученные деньги, делает меня преступником, то я преступник.
