«Прости извергов, набивших тебя через задницу трюфелями!»
За приотворенной кухонной дверью снова маячило лицо Гилты. Лекарка проворно придвинулась к столу и схватила кусок оленины, демонстрируя экономке свою прилежность в еде: «Гляди, я наслаждаюсь и довольна искусством здешних поваров».
В начале трапезы Аделия спросила слугу, нельзя ли принести салат, но тот посмотрел на нее круглыми глазами и шарахнулся прочь. Возможно, это слово бедняга слышал впервые. Здесь ели мясо, причем под густейшими соусами.
По балкам потолка для пущей наивно-деревенской атмосферы чирикали воробьи. Приоресса выпустила из подаренной позолоченной клетки белых голубей — и те пополнили армию летучих засранцев, которые «сдабривали» стоящие на столе соусы.
Брат Гилберт, не обращая внимания на сидевших по бокам от него монахинь, долго рассматривал Аделию, а затем наклонился к ней через стол и сказал:
— Вам бы лучше прятать волосы под головным убором!
Она удивленно вскинула брови:
— Почему это?
— Вводите мужчин в соблазн. И пестрое платье — искус. Женщине должно покрывать тело простой одеждой, думать не о красоте, а душе. Через вас, дочерей Евы, грех входит в сей мир!
Монахиня справа от него, дородная, краснощекая и уже изрядно пьяная, насмешливо фыркнула:
— Не вам, кобелям, судить. Мы за Еву не ответчицы.
Аделии понравилась ее прямота.
Монах насупился:
— Помалкивай, баба! Тебе ли спорить с великим святым Тертуллианом, который проклял весь ваш род! Твой вертеп лишь по недоразумению величают монастырем!
— Чтоб у тебя язык отвалился за такие охальные слова! Завидуешь! В нашем приюте целый святой! А у вас — один большой палец святой Этельреды!
— Брешешь, женщина! У нас еще и кусок святого креста!
— Ха! А у кого его нет! — огрызнулась монахиня.
— Вот погодите, приедет архидьякон с инспекцией! Он вас всех на чистую воду выведет. И леность, и любовь настоятельницы к охоте, и то, как вы, девки непотребные, к отшельникам за город плаваете.
— Мы им провиант возим, — сказала монахиня слева от него, менее пышнотелая.
— Ага! И поутру от них возвращаетесь! Нет, будет на вас гнев Господень, подождите!
Справедливы ли были его упреки, Аделия не знала. Однако ее поразило, сколько ненависти в этом человеке. Кстати, он тоже был крестоносцем…
— Брат Гилберт, а вы любите ююбу? — спросила она с невинным видом.
— А, чего? Нет, терпеть не могу сладкое. Тоже от сатаны!
Толстая монахиня вдруг всхлипнула:
— Наша Мэри любила конфеты.
Вторая монахиня пояснила Аделии:
— Мэри, убитая девочка, была ее племянницей.
— Не плачьте, слезами делу не поможешь, — сказала Аделия толстой монахине.
— Найдут этого зверя — я ему печень голыми руками вырву! — ответила толстая монахиня.
— Ну, будет, будет, — успокаивала ее Аделия.
— Вот, пошли бабьи сантименты, — противно хохотнул брат Гилберт. — Святой Тертуллиан по этому поводу…
— Молчали бы, невежда несчастный! — воскликнула Аделия. — К вашему сведению, Тертуллиан не был святым! Кончил он еретиком: порвал с церковью и подался в монтанисты. Потому и не был канонизирован.
Монахини довольно захихикали, видя посрамление брата Гилберта.
Тот хотел что-то ответить, но снова раздался протяжный звук труб, объявляя внос следующего блюда.
Перед глазами Аделии все поплыло. Она поднялась и нетвердой походкой пошла из зала. Страшила потрусил за ней.
Сборщик податей проводил парочку пристальным взглядом.
В саду оказалось на удивление много гостей, вышедших по той же надобности, что и она. Мужчины стояли под деревьями и поливали стволы, задумчиво таращась перед собой. Женщины понаглее и попьянее присаживались почти у самого крыльца, прочие выстраивались в очередь к нужнику, очко которого располагалось над ручьем, который уносил мочу и экскременты в реку.
Стоять в очереди не было ни желания, ни сил. И Аделия зигзагами пошла куда глаза глядят. Мимо коровника и его пряных запахов она побрела к конюшням, где лошади тихо ржали во сне, грезя о жарких сшибках на поле брани. В небе, полном патлатых облаков, ущербный месяц тужился разогнать тьму. Потом начался сад, и трава коварно, без предупреждения упала врачевательнице в лицо…
Сборщик податей нашел Аделию сладко спящей под яблоней.
Пико наклонился к женщине, и тут же из тени деревьев выступила огромная фигура араба с кинжалом в руке. С ним был Страшила.
Сэр Роули быстро выпрямился и попятился, нарочито растопырив пустые ладони.
— Остыньте, Мансур! — сказал он. — С какой стати мне желать вреда вашей товарке?
Аделия открыла глаза, потянулась и села на земле, щупая лоб и ошалело водя глазами.
— Пико? А вы знаете, что Тертуллиан никогда не был канонизирован?
— Всегда подозревал.
Он присел на корточки рядом с ней. Аделия с простосердечной фамильярностью назвала его «Пико», и его это неожиданно тронуло… помимо воли.
— Что вы пили, дражайшая? — осведомился он, насмешливо глядя в ее глаза.
Аделия хорошенько сосредоточилась и ответила:
— Что-то желтенькое, густое.
Сэр Роули встал, взял женщину за руку и рывком поставил на ноги.
— Стало быть, медовуху! Эк вас угораздило! Только английские луженые желудки способны с ней справиться! Айда танцевать — хмель мигом вылетит из головы!
— Я не люблю плясать. Давайте лучше пойдем и поколотим женоненавистника брата Гилберта!
— Идея соблазнительная, но скандальная. Я предпочитаю танцы до упаду.
В огромной трапезной столы уже убрали. Три сладкозвучных музыканта перешли с галереи на помост в зале и, сменив инструменты, преобразились в неистовых дикарей — двое наяривали смычками, третий бил в бубен и выкрикивал фигуры танца так зычно, что перекрывал всеобщий топот, говор и визг.
Сборщик податей втащил Аделию в самую гущу веселой кутерьмы под залихватскую музыку.
Здесь не было и намека на слаженные, чинные салернские танцы, когда дамы и кавалеры, держа друг друга за кончики пальцев и поднимаясь на цыпочки, вычерчивают на паркете нечто геометрически элегантное. Здесь царил хмельной разгул. Кембриджцам было недосуг учиться тонкостям искусства Терпсихоры: они пристукивали каблуками и кидали руки и ноги в стороны невпопад объявленным фигурам — кто как мог, зато каждое движение шло от сердца! Музыканты и гости впали в самозабвенный потный раж, играли и танцевали без передыха, выкладываясь, словно в каждом еще не перегорело языческое прошлое с его неистовыми плясками в честь богов. Кто-то споткнулся и полетел кувырком — ну и что? Так только суматошнее и веселее! Кто-то наступил соседу на ногу и, попотчеван быстрой зуботычиной, расхохотался и завертелся дальше.
