Пальцы мои еще чувствовали ткань, которую я только что щупал, а в голове крутился недавний разговор с Монтесумой.
— Император упоминал о чужестранцах с островов в Божественном Море, бледнолицых бородатых людях. Не их ли это вещи? — Я теперь уже начинал понимать, что так встревожило императора, — уж больно неземной вид был у этой невиданной ткани.
— Их. Эти и другие. Вот, посмотри. — Крышка сундука снова со скрипом открылась, зловеще нарушив тишину пустого пространства, и Лев вытащил что-то из него. Это был продолговатый узкий предмет, поблескивавший в свете факела.
— Какое-то оружие! — воскликнул я.
Предмет оказался чем-то вроде меча, разве что сам клинок был не из закаленной древесины, обрамленной по краям острым обсидиановым лезвием, а из цельного куска металла, немного похожего на серебро, только более тусклого и твердого.
— Покрепче бронзы будет, — заметил мой брат. — Помнишь, что сделали с нашими войсками тарасканцы несколько лет назад при помощи своих бронзовых мечей и копий? А теперь представь, как бы воевали наши воины, если бы имели оружие из такого вот металла, а не из древесины, кремния и обсидиана!
— А наши торговцы! Как бы они поживились, продавая такую вот одежду! — прибавил я, кивая на открытый сундук. — Ведь император это имел в виду?
— Он имел в виду, что те, кто обладает такими вещами, должны быть подобны богам, — бесстрастно заметил мой брат, опуская меч, но не расставаясь с ним. — А с богами, как известно, не шутят. По дошедшим до меня слухам, эти чужестранцы приплыли из-за Божественного Моря на лодках размером с дворцы. Они завоевали майя такими вот мечами и еще каким-то оружием, исторгающим из себя гром, огонь и дым и мечущим смертоносные камни.
Голос его задрожал. Лев всегда был набожным — слишком набожным даже для ацтека, — и этот разговор о богах вызывал у него трепет.
— Я так понял, он повелел устроить облаву на этих пропавших колдунов, — сказал я. — Чтобы они могли поведать ему, кто такие эти чужестранцы и что с ними делать.
— Более того, Монтесума считает, будто один из этих бледнолицых чужестранцев может быть самим Кецалькоатлем, вернувшимся, чтобы снова воцариться здесь.
Вот теперь я понял, что вызвало у императора такую озабоченность и желание во что бы то ни стало разыскать колдунов. И я понял, откуда взялся его страх, который я почувствовал даже через деревянную ширму.
Когда-то очень давно все земли, нынче принадлежащие Монтесуме, находились под властью тольтеков. Они прошли поистине удивительный путь развития, и всем самым лучшим вещам — искусству рисования, поэзии, изготовления изделий из ярких перьев тропических птиц и художественной обработки драгоценных металлов — мы, ацтеки, научились у них. Их кровь текла в жилах наших правителей даже после того, как их последний вождь Кецалькоатль — человек, носивший имя нашего бога, Пернатый Змей, — окончил свое правление, уплыв по Божественному Морю на восток к землям майя. По слухам, он должен был когда-нибудь вернуться и потребовать трон у своего потомка, императора Мехико.
Если Монтесума думал об этом, то он не просто надеялся выяснить, кто такие эти загадочные заморские дикари и чего они хотят. Его страшила мысль, что его предок намерен вернуться и, если понадобится, призвать к ответу за его правление. И от колдунов он хотел только одного — чтобы те предсказали ему его собственную судьбу.
— Ну? Теперь-то понимаешь? — продолжал мой брат. — Монтесума боится за свою жизнь, он считает, она под угрозой. Он и так-то был перепуган, если отправил этих колдунов в темницу. Но представь, что творится с ним теперь, когда они оттуда исчезли, будто испарились сквозь прутья клетки. — Его речь была взволнованна; мне оставалось только гадать, как он должен трястись за свое положение, зная, на что способен император. — Если выяснится, что они могли использовать для бегства магию…
— С трудом верится, — задумчиво произнес я. — Конечно, на свете существуют люди, умеющие оборачиваться по желанию птицами или зверьми. Но таких людей мало, а большинство колдунов — мошенники. Они просто используют множество дешевых приемов, одурачивая доверчивых людей. Например, излечивают больного, якобы высасывая какой-то камень из его тела. А на самом деле такой лекарь скорее всего держит во рту камень наготове и нарочно кусает себе щеку, чтобы все увидели, какой тот был окровавленный. Все их колдовство делается примерно таким способом. Конечно, эти люди, может, и улетели, но пока я не увижу перьев на полу темницы, я буду думать, что они ушли оттуда на своих двоих.
— Ушли? Но как?! И куда?
— Если бы я мог ответить на этот вопрос… — Я приумолк, сообразив, что в тот момент, когда я смогу ответить на его вопросы, как раз и начнутся мои настоящие неприятности. — С этим мне и предстоит разделаться, — прибавил я, обращаясь скорее к самому себе.
Мой брат смотрел на меня так, будто у меня только что отросло третье ухо.
— Что значит «разделаться»?
— Не глупи, Лев. — Я старался скрыть раздражение в голосе. — А если император прав и старик Черные Перья знает больше об этих колдунах, нежели показывает? Что тогда? Если бы я мог что-то выяснить — а ведь заранее ясно, это невозможно, — неужели ты думаешь, он позволил бы мне явиться с докладом во дворец? Да он посадил бы меня на кол! Я покойник уже давно, чем бы все это ни кончилось!
— Тогда просто исполняй свой долг, — холодно заключил мой брат.
— Дурни вы все! Я же раб! Какой долг? Перед кем? Долг — это когда за него платят.
Заморский меч дернулся в свете факела — это Лев, мой братец, пытался совладать со своим гневом.
— Ах ты, себялюбивый червь! — вскричал он. — Да кому нужна твоя жизнь? Думаешь, отцу, братьям? Каково им, по-твоему, было видеть, во что ты превратился? И каких трудов стоило мне построить свою жизнь, заработать почет и славу, когда любой, встретив меня, говорил: «А-а!.. Да я тебя знаю! У тебя брат пьяница! Кстати, как это ему удалось избежать сломанной шеи?»
— Я так и знал, что ты опять заведешь этот разговор…
— Сколько лет подряд ты марал в грязи честное имя нашей семьи! Не так, так эдак!.. И вот теперь, когда тебе представилась возможность хоть как-то возместить этот ущерб, ты только и думаешь о том, как бы сделать еще хуже…
— Ну да, а теперь ты станешь говорить, что я обязан тебе жизнью.
— Да, обязан!
Бойкий ответ застрял у меня в горле, потому что братец-то был прав. В глазах защипало при воспоминании о смеющейся толпе, о боли и унижении — мне даже пришлось отвернуться, чтобы скрыть эти горькие чувства.
Я очнулся, только когда услышал свист клинка в воздухе, но опоздал. Братец ударил меня мечом плашмя по лопаткам, отчего я, шатаясь, упал на колени. Обернувшись, я увидел, как он навис надо мной со сверкающим мечом в руке, на губах его застыла зловещая усмешка.
— Такую игру помнишь, братец? — заорал он.
Конечно, я помнил. Как же не помнить? Мы вдруг снова словно оказались мальчишками, играющими в войну. Оружие нам заменяли палки, и я, как обычно, был сбит с ног, а мой верзила братец собирался схватить меня за волосы, что в настоящем бою означало добыть пленного.
