Впереди длиннющей низкой стеной пролегала насыпная дорога, соединявшая Мехико с крошечным городком Тлакопан, расположенным на западном берегу озера. К тому времени, когда мы добрались бы до нее, она уже кишела бы путниками, работягами-поденщиками и всякими ремесленниками, разбредающимися по домам в свои городки и деревушки. Движение это то и дело останавливали, чтобы поднять деревянные мосты, соединявшие отрезки насыпи, и пропустить лодки, сгрудившиеся внизу в утомительном ожидании. Я надеялся, что смогу что-нибудь предпринять, когда мы окажемся в этом скоплении.
Ближайший берег сплошь порос ивняком, осокой и кустарником; иногда среди этих зарослей виднелись деревянные мостки причала или глинобитная хижина, чьи выбеленные стены розовели в лучах предзакатного солнца. Пару раз над верхушками ив мелькнула плоская срезанная вершина пирамиды и дымок, лениво поднимавшийся из расположенного на ней храма. За всей этой зеленью скрывалась громада самого величественного на свете города, но здесь было пустынно и безлюдно.
Мое созерцание прервал шумный всплеск весла, и я заметил, как мы стали приближаться к берегу. Я вдруг с ужасом осознал, что до насыпной дороги мы можем и не добраться.
Надеясь понять, куда мы плывем, я резко повернул голову и тотчас же получил укол ножом в шею. Туманный злобно прорычал что-то невнятное, и я поспешил принять прежнюю позу. Паренек снова побледнел, даже сильнее, чем прежде; в глазах его замерло напряженное выражение, губы плотно сжались.
Мы зашли в крохотную заросшую бухточку — возможно, всего лишь прореху между двумя наделами насыпной земли. Вокруг я не заметил ни души. Да и откуда тут кому взяться, если уже начали сгущаться сумерки? И все же мы были здесь не одни — краем глаза я заметил еще одну лодку в зарослях осоки.
Судя по всему, мы близились к конечной цели нашего пути, и я смекнул — если удирать, то сейчас.
— Ну что? Неужели еще не приехали? — Я произнес эти слова словно капризный ребенок, утомленный дальней дорогой и умирающий от скуки и голода после того, как кончились сладкие маисовые лепешки. Я просто надеялся заморочить им голову.
Ответом мне стала напряженная тишина, нарушаемая лишь плеском воды о борт лодки.
Проворный стоял на корме, держа в руке весло, но не погружая его в воду. Он смотрел куда-то мимо меня. Он пошевелил губами, но так ничего и не сказал.
Сзади я услышал чей-то голос — приглушенный и невнятный.
Человек у меня за спиной невольно обернулся на этот голос. Шея моя освободилась от ножа, и я смог пошевелиться. Я бросился вперед, прямо на Проворного — в узкой лодке это был единственный путь к бегству.
— Берегись! — крикнул он, занеся над головою весло.
Его отец опять хотел схватить меня за волосы, но опоздал, так как я уже соскочил со своего места. Он только вырвал мне клок. Я закричал от боли, но не остановился. Плечом я сбил парня с ног и, придавив его коленями, принялся молотить его по роже.
Я ударил его раза три или четыре, прежде чем его папаша оттащил меня. Он снова задрал мне голову и приставил к горлу нож.
— Нет! Не надо! — Помимо криков Проворного, я услышал какой-то шумный всплеск и снова тот же голос, уже более отчетливый, но по-прежнему невнятный.
— Убей его! — За моей спиной почти перешел на визг Туманный. — Неужто не видишь, что происходит? Разве можно оставлять его в живых? Избавиться от него надо — и все!
Проворный уже поднялся на ноги. Лицо его было в крови, глаза вытаращены, и весло высоко поднято над головой.
— Убить так убить! — крикнул он.
Туманный держал меня за волосы, так что увернуться от удара я не мог. Я смотрел, как приближалась ко мне лопасть весла и через мгновение обрушилась на мою голову.
У дикарей на востоке — уастеков и тотонаков — я видел летающих людей. Разумеется, они не летали по-настоящему, как птицы, а были акробатами, чье искусство состояло в том, чтобы прыгнуть с верхушки высоченного столба при помощи длинного витого каната. В полете канат раскручивался, и акробат, падая, буквально врезался в землю.
Так вот, когда Проворный огрел меня веслом, я почувствовал примерно то же, что чувствуют эти акробаты. Весь мир вокруг завертелся волчком, в ушах шумело и грохотало, когда я распластался на дне лодки.
В первое мгновение я даже не понял, где нахожусь и как сюда попал. Я ничего не слышал из-за шума в ушах и не мог открыть глаз. Во рту и в носу я чувствовал кровь, я едва не захлебывался ею. Голова горела огнем, а по виску будто кто-то стучал кремневым топором; кишки, казалось, выворачиваются наизнанку.
Я перепугался не на шутку. Раскинув в стороны руки и ноги, я истошно заколотил ими, так больно ударившись пальцами о деревянный борт каноэ, что едва не потерял сознание. Потом я снова нащупал рукой борт и отчаянно вцепился в его край.
С большим трудом я подтянулся на одной руке и встал на колени. Другой рукой я провел по лицу, и она тотчас же сделалась влажной от крови. У меня начался удушливый приступ кровавого кашля. Я сумел приоткрыть один глаз, но совсем ненадолго — даже ничего не успел разглядеть. Мне показалось, я услышал чей-то крик.
Я попробовал встать, но слишком поторопился, так как мир вокруг меня все еще ходил ходуном. Выставив руку в надежде за что-нибудь ухватиться, я нащупал только пустоту. Не издав ни единого звука, я перевалился за борт каноэ и рухнул в воду.
Ее ледяной холод буквально обжег меня, так что я даже потерял всякую чувствительность. Я не мог ни думать, ни двигаться. Инстинктивно я пытался выплыть, безвольно кружась вокруг себя, словно снулая рыбина. Потом я испытал новое потрясение — мне показалось, будто какое-то водяное чудовище схватило меня, — но вскоре я обнаружил, что это мой собственный плащ обмотал меня всего, пригвоздив руки к бокам.
В панике я беспомощно барахтался, отчаянно пытаясь высвободить руки из-под плаща. Мне хотелось кричать, но в легких не хватало воздуха, а рот и нос забились кровью и водой.
В голове промелькнула картина участи утонувших, и кому-то новая жизнь была уготована в райских владениях бога дождя — краю вечного изобилия и благодати, где дождь был всегда теплым, а урожаи не прекращались.
Возможно, это видение как-то успокоило меня. Я перестал брыкаться, и в этот момент мокрая ткань сама выпустила мои руки на свободу.
Из последних сил я сделал отчаянный рывок кверху. Лохмотья плаща обвились вокруг ног, и я яростно сбросил их. Впервые за все это время я открыл глаза и посмотрел вверх.
Поверхности я не увидел, только огромная черная тень маячила надо мной. Я еще не успел понять, что это, как голова моя стукнулась о что-то твердое.
Это было днище лодки.
Обеими руками я принялся отчаянно толкать от себя тяжелую, пропитанную водой древесину, боясь, как бы подступавшие слабость и тошнота не опередили меня. Наконец ладони мои почувствовали, как лодка сдвинулась. Что-то тяжелое перекатывалось по ней, словно целая толпа народу бегала по днищу от борта к борту. Скорее всего меня мучили предсмертные галлюцинации — ведь лодка не могла быть такой большой.
