— Нет.
Нидаба с сожалением рассмеялась. Она убрала руку с эмблемы, и она тяжело упала ему на грудь. К его большому облегчению, хозяйка начала отходить от него, однако остановилась и бросила ему через голое плечо:
— Ты все равно встретишь радушный прием в моем доме, Симеркет, хотя ты и был ко мне жестокосерден. Но многие люди хорошо о тебе отзывались, а я умею прощать!..
Симеркет не успел спросить, кто о нем хорошо отзывался. Из садов внезапно послышались громкие голоса. Сквозь толпу, окружавшую Нидабу, протиснулся привратник и что-то зашептал ей на ухо. Он расслышал одно лишь слово — «эламцы!». Нидаба обвела двор тревожным взглядом.
Темноголовые в задних комнатах и во дворе моментально обратились в бегство, иные даже полезли через стены на улицу позади дома. Все это подтвердило подозрения Симеркета: в доме Нидабы зреет сопротивление.
В этот момент во двор ввалилась группа пьяных эламцев; громко смеясь, они остановились у ворот. Держа на поводке гепарда и обворожительно улыбаясь, Нидаба медленно двинулась к ним. Симеркет с удовлетворением заметил, как отпрянула пара эламских офицеров, когда к ним стала приближаться большая кошка.
— Капитан Кутран! — воскликнула Нидаба, обращаясь к их предводителю, одетому в блестящие доспехи из металлических дисков. — Какой неожиданный подарок!
— Надеюсь, п-приятный! — промямлил тот заплетающимся языком, наваливаясь на своих приятелей, настолько пьяный, что едва мог стоять на ногах.
— Вы кажетесь сегодня отдохнувшими! — промурлыкала Нидаба офицерам. — Вы что-то празднуете?
— Кутран получил повышение, — доложил один из явившихся, — и не от кого-нибудь, а от самого царя! Теперь он полковник гарнизона.
Симеркет удовлетворенно хмыкнул. Значит, Кутир уже сменил Шепака. Интересно, сообщили ли его другу причину неожиданного переназначения и понял ли Шепак, что оно несло с собой обещание жизни?
— К черту атаки исинов! — вскричал Кутран. — К черту вавилонян! Давайте слушать любовные песни, мы в сладострастном настроении! — И он попробовал притянуть к себе Нидабу. Та, увернувшись от его пьяных ласк, сделала шаг в сторону. Из горла гепарда послышалось грозное предупредительное рычание.
— У меня есть песня, — воскликнула Нидаба, — чтобы отметить новое назначение господина Кутрана!
Возникший тут же привратник провел эламцев на их места. Грохоча доспехами, солдаты неуклюже расселись. Наступила тишина. Слуги пошли по дому, гася лампы и давая тем, кто спрятался в задних комнатах, еще один шанс незаметно скрыться. Фонарь освещал лишь помост посреди двора, отбрасывая лучи на сиденье, обтянутое яркой пурпурной обивкой.
Собравшихся охватило волнение: служанка вынесла лиру. Дождавшись, пока зрители угомонятся, Нидаба села, и ее тонкие пальцы легли на струны. Она взяла пронзительно громкую ноту, и голос ее зазвенел в ночном воздухе — с такой силой и мощью, что Симеркет с трудом мог поверить, что он исходит от человеческого существа.
Я хозяйка святого Ура,
И это мой дом!
Но нет здесь больше пищи,
Нет доброго вина…
Симеркет услышал, как Менеф охнул.
— Да это «Плач»?! Какое безрассудство!..
Симеркет не понял, что имел в виду посол, но по мере того как он слушал, ему становилось ясно, сколь дерзким был выбор исполнительницы, особенно с учетом того, что она бросала свой вызов эламским порядкам прямо в лицо эламским офицерам.
Мой дом,
Где ни присесть, ни лечь,
Мой дом, лишенный жизни…
Голос Нидабы дрожал.
Верните мне родные стены.
Верните мне спокойный сон.
Когда ступлю я на родной порог?…
Симеркет услышал приглушенные рыдания и посмотрел в направлении эламцев: какова их реакция? Они тоже начали морщить лица и вытирать глаза. И вскоре уже вели себя так же, как и все остальные. Воздействие этого исполнения было таково, что даже Симеркет почувствовал, как его глаза наполнились слезами.
После того как Нидаба кончила декламацию, голос ее возвысился еще больше, разрывая ночь грустью:
Увы, мой город! Увы, мой дом!
Горьки причитания Ура.
Город разорен.
Его народ в скитаниях.
Нидаба заглушила струны, и ее голос затих вместе с ними. Она уронила голову, словно у нее больше не было сил поднять ее. Затем встала и удалилась в заднюю комнату.
Несколько мгновений никто не двигался. Слуги снова зажгли лампы и принесли вино. Гости стояли, переглядываясь, во власти охвативших их чувств. Затем постепенно разбились на группы. Он слышал голос Менефа:
— Представьте себе: «Плач»! Выдумаете, они что-нибудь заподозрили?
Симеркет воспользовался возможностью, чтобы ускользнуть со двора и скрыться в садах. До него доносились звуки ночи; стрекотали сверчки, сова кричала на высокой пальме, у его ног спряталась в плюще полевка. Неожиданно до него донесся совершенно другой звук. Дальние ворота открылись, и раздалось тихое журчание женских голосов. Один из них принадлежат Нидабе: после сегодняшнего представления он был в этом уверен.
Нащупывая в темноте путь, стараясь не споткнуться о стелющуюся по тропе виноградную лозу, он пошел на голоса. Только что прибыл небольшой караван ослов, с которых заблаговременно сняли колокольчики. Он заметил, что и копыта их были укутаны в толстые шерстяные тряпки, чтобы приглушить топот.
Под руководством Нидабы женщины принялись снимать с ослов поклажу — он подумал, что это члены секты гагу. Приглушенным голосом Нидабу приказала убрать поклажу в кухонный погреб. Одна из женщин, самая маленькая, зашаталась под тяжестью мешка и, когда он упал, вскрикнула. Из мешка вывалились блестящие куски черного битума, тяжело ударившись о плитки, устилавшие двор. Женщина стала извиняться отчаянным шепотом, со страхом глядя на Нидабу и на высокую пожилую женщину, возникшую из тени деревьев. Прежде Симеркет ее не заметил и теперь был почти потрясен ее внезапным появлением. На ее темной одежде были вышиты мистические символы, голову украшала корона сложной работы, увеличивавшая и без того высокий рост.
Нидаба наклонилась, чтобы подобрать битум. Почти безо всяких усилий она вскинула мешок себе на плечи и исчезла в погребе. Появившись еще раз в слабом свете фонаря, она повела пожилую женщину к колодцу, переговариваясь с ней тихим голосом. Симеркет напряг слух, чтобы расслышать. Они говорили так быстро, что он смог понять только часть сказанного. Но одно слово он разобрал отчетливо — свое имя.
Голоса возвысились до громкого шепота, потом стихли. Он подался вперед, надеясь расслышать еще что-нибудь, но женщины удалились. Через мгновение Симеркет вылез из своего убежища. Если Нидаба и была удивлена, увидев его, то не показала виду.
— Вы что, шпионили за мной? — только спросила она.
