– Флореску, начальник жандармского управления Бистрица. Входите. Я вас ждал.
Эти слова меня несколько удивили: его ожидание длилось от силы минуты три. Я подошел к столу и пожал протянутую руку. Рукопожатие Флореску оказалось твердым и дружеским. Он изучающе оглядел меня. Во время нашего разговора я улавливал в его темных глазах, в голосе, в жестах чувство, которому никак не мог подыскать определение. Оно словно ускользало от меня. И только сейчас, начав описывать нашу встречу, я понял, какое чувство он испытывал.
Жалость. Он глядел на меня с жалостью.
Флореску предложил мне сесть. В его кабинете стоял настоящий стул с мягким сиденьем, разительно отличавшийся от скамьи в приемной управления. Начальник тоже сел, сложил руки на столе и подался вперед. Меня опять удивил взгляд Флореску: совсем не начальственный, добрый, почти отцовский, и в то же время задумчивый и какой-то... настороженный.
– Итак, – с явной неохотой начал он, – позвольте узнать о цели вашего прихода ко мне.
По пути в Бистриц я несколько раз репетировал заготовленную речь и, как мне казалось, заучил ее наизусть. Но в кабинете Флореску все слова тут же куда-то пропали. Запинаясь, я пробормотал:
– Мое дело... очень деликатное. Постараюсь объяснить. Моего двоюродного деда... я привык называть его дядей... зовут Влад Цепеш.
Флореску понимающе кивнул.
– А-а, граф. Как же. Слышал о нем.
– Я пришел сюда... искать вашей помощи в расследовании жуткого преступления. Точнее, преступлений. Граф очень рассердился бы, узнав, что я обратился к жандармам. Но я не хочу, чтобы у вас появились даже малейшие подозрения на его счет. Зато один из его слуг повинен в тяжком преступлении. Даже в нескольких.
– В каком именно преступлении? – осведомился Флореску, не выказав особого удивления.
– В убийстве, – собравшись с духом, ответил я.
Ни в позе, ни в тоне Флореску ничего не изменилось. Наверное, так и должен вести себя человек, который за годы службы наслушался столько ужасающих историй, что они перестали его волновать. Ни один мускул на его лице не дрогнул, руки, лежащие на столе, даже не шевельнулись. Он вел себя словно профессор, принимавший у меня устный экзамен: задавал вопросы, выслушивал ответы.
– И кто же, по-вашему, совершил эти убийства?
Мне вдруг показалось, что передо мною – актер, играющий хорошо знакомую роль и тщательно скрывающий свои истинные чувства, прежде всего – жалость и сострадание. Он хотел мне помочь.
– Дядин кучер, – ответил я. – Его зовут Ласло Сегей. Впрочем, у него могли быть сообщники.
– А какие у вас основания обвинять этого человека? – все так же спокойно спросил Флореску. – Вы были свидетелем преступления? Или у вас есть доказательства?
– Я видел у него дорогие вещи, принадлежавшие человеку, которого, как я считаю, он убил. Естественно, я не был свидетелем убийства. Погибший – иностранец, дядин гость... На следующее утро после приезда он... пропал. А через считанные часы после его исчезновения я заметил у Ласло на рукаве следы свежей крови. Чужой крови. Более того, в то утро, когда я подъезжал к замку, кучер попался мне навстречу. Он вез в телеге большой тюк, внутри которого вполне могло находиться тело убитого.
Я умолк и вздрогнул, вспомнив, что тюк был квадратной формы. Если внутри находилось тело несчастного Джеффриса, Ласло явно расчленил труп.
– Возможно, моих показаний недостаточно, чтобы отправить кучера на виселицу. Но я надеюсь, что вы проведете скрупулезное расследование и соберете достаточно улик, изобличающих убийцу. К сожалению, у меня нет больше никаких доказательств.
Только какое-то инстинктивное подозрение по поводу Ласло. В его поведении... словом, я ощущаю в нем преступные наклонности. Если бы вы допросили его...
– В этом нет необходимости, – довольно резко перебил меня Флореску.
Он опять подался вперед. И во взгляде, и в голосе не было ничего, кроме искренности и дружеского участия.
– Я могу рассказать вам о Ласло Сегее. Конечно, если вы уверены, что захотите узнать всю правду.
От неожиданности мой голос упал до шепота.
– Непременно захочу, – ответил я и тоже подался вперед, приготовившись слушать.
– Итак, Ласло Сегей, – начал Флореску, как-то болезненно улыбнувшись (впрочем, улыбка быстро сошла с его губ), – прежде был мясником. В брак никогда не вступал, детей не имеет. В наши края его занесло из Буда-Пешта
[31]
. Короче говоря, он бежал оттуда, спасаясь от жандармского преследования.
– Его преследовали за убийство? – торопливо спросил я.
Флореску покачал головой.
– Нет, за кражи из могил.
– Наверное, он и в Бистрице не оставлял прежнего занятия. И вы, насколько понимаю, схватили его.
Жандармский начальник кивнул.
– Но в таком случае он должен был бы сейчас находиться в тюрьме, – проговорил я хриплым, дрожащим, совсем не своим голосом. – Видать, деревенские кладбища ему не пришлись по вкусу, и он решил собственными руками пополнить число покойников. Это – не голословное утверждение. Я наткнулся в лесу на целое кладбище... сплошных черепов.
У меня перехватило дыхание. Я в тупом ужасе смотрел на свои руки, думая о Джеффрисе и о черепах младенцев.
Мы молча просидели не менее минуты. Я чувствовал на себе печальный взгляд Флореску. Наверное, он задумался над услышанным. Я прикрыл глаза. Судя по звукам, Флореску выдвинул ящик стола. Затем послышалось чирканье зажигаемой спички, и в кабинете запахло душистым трубочным табаком.
Потом он совсем тихо и участливо сказал:
– Домнуле Цепеш, вы здорово напоминаете мне вашего отца.
Я мгновенно вскинул голову и открыл глаза.
Флореску смотрел на меня с еще большей теплотой, но заставить себя улыбнуться он не смог.
– Более двадцати пяти лет назад... да, вас тогда еще не было на свете... ваш отец точно так же приехал в жандармское управление Бистрица. Конечно, в то время я еще не был начальником. Но отца вашего хорошо запомнил, поскольку он находился почти в невменяемом состоянии. И не только поэтому. Меня вместе с моим сослуживцем отправили в ваше поместье для расследования. Оказалось, что ваш отец наткнулся в лесу на целое кладбище обезображенных трупов.
Я непонимающе уставился на Флореску. Может, я ослышался? Ласло появился в замке каких-то два года назад. Откуда в то далекое время взяться трупам?
Флореску помолчал, давая мне переварить услышанное, затем продолжил:
