К сожалению, странности и чудачества Влада служили пищей для нелепых слухов и домыслов среди его слуг, а в особенности – среди местных невежественных и суеверных крестьян. Отсюда – настороженное и подозрительное отношение ко всей нашей семье. Думаю, став постарше, ты прочувствуешь это и на себе.)
Увидев друг друга, мы поначалу оба опешили. Влад не сразу шагнул внутрь часовни, а задержался на пороге: высокий, гордый, по царски величественный, с благородным лицом, на котором выделялся ястребиный нос. Дядя надел траурные одежды. Должен признаться, за годы, проведенные в Англии, необычная суровость его облика успела изгладиться из моей памяти. Поначалу я даже оробел (помнится, в детстве я побаивался Влада). Дядина кожа отличалась призрачной бледностью (следствие затворнической жизни), и из-за этой белизны терялась всякая граница между кожей и гривой седых волос. Добавлю, что черный плащ лишь подчеркивал бледность дядиного лица. Длинные обвислые усы и густые кустистые брови Влада тоже были седыми. Дядя вполне мог бы сойти за восковую статую, если бы не глаза. Глубокие, изумрудно-зеленые, они сразу же приковывали к себе внимание. Мне они казались глазами древнего мудреца, и в то же время это были глаза вполне современного человека, отличавшегося незаурядной сообразительностью.
На мгновение я испытал странную двойственность: взгляд дядиных зеленых глаз притягивал и в то же время отталкивал. Затем все изменилось, как по волшебству: дядя меня узнал. Его глаза потеплели и наполнились непередаваемой добротой, а сам он из призрака превратился в старого любящего Влада.
У меня перехватило дыхание. Я понял, что моя отчаянная, почти детская мольба исполнилась. Я мечтал еще раз заглянуть в отцовские глаза. Теперь, глядя в глаза дяди, я одновременно глядел и в глаза своего отца. За эти годы я забыл о потрясающем сходстве между дядей и отцом. Влад заговорил, и я услышал отцовский голос.
– Приветствую тебя, Небожитель, – произнес дядя. – Кажется, так переводится твое имя с греческого? До чего же я рад видеть тебя, и как мне больно, что наша встреча совпала с семейным горем.
– Здравствуйте, дорогой дядя, – ответил я, поднимаясь со скамьи.
Мы шагнули навстречу друг другу, обменялись рукопожатием, а затем дядя поцеловал меня в обе щеки (после жизни в Лондоне этот старинный обычай тоже показался мне довольно странным). По моим подсчетам, дяде было за восемьдесят, никак не меньше, ибо я с детства помню его седые волосы. Да и походка у него была стариковская. Но пожатие его ледяной руки оказалось неожиданно крепким, невзирая на преклонный возраст. Возможно, память меня все-таки подвела – иначе каким чудом объяснишь, что дядя за эти годы совсем не постарел? Некоторое время он не отпускал мою руку. Мы смотрели друг другу в глаза, и мне показалось, что Влад вобрал в себя мудрость всех поколений рода Цепешей.
– Прости, что потревожил тебя, – нарушил молчание дядя. – Не ожидал застать тебя здесь.
– Ваше присутствие мне ничуть не мешает, – возразил я.
– А как перенесла дорогу твоя прекрасная юная жена?
– Довольно мужественно, хотя и очень устала. Думаю, сейчас она спит.
– Вот и замечательно, – с необычайной серьезностью сказал Влад. – Мы должны всячески оберегать ее драгоценное здоровье и здоровье ребенка.
Влад обвел глазами пустую часовню.
– А где плакальщицы? Я нанял двоих крестьянок петь бочете.
– Ушли. Я их отпустил. Это моя вина. Надеюсь, вы не станете гневаться. Мне очень хотелось побыть с отцом наедине.
– Разумеется, – участливо согласился Влад и махнул рукой, показывая, что не сердится на мое своеволие. – Однако как же ты изменился, Аркадий. Ты стал мужчиной. Сейчас ты больше, чем прежде, похож на своего отца.
Дядя шагнул назад, чтобы лучше меня разглядеть, затем негромко и печально вздохнул.
– Да. Ты очень похож на него. И лицом, и волосами.
Эти слова он произнес вполне одобрительно, но потом его тон изменился (впрочем, думаю, мне просто показалось).
– Вот только глаза у тебя... с примесью материнских.
Какое-то время Влад продолжал меня разглядывать, затем повернулся к гробу. Дядино лицо помрачнело. Он снова вздохнул.
– А вот наш Петру...
– Да, дядя, – сказал я и отошел к скамье, чтобы не мешать ему провести несколько скорбных минут над отцовским гробом.
Дядя закрыл лицо рукой. В его словах было столько неподдельного горя, что у меня вновь хлынули слезы.
– Есть ли что-нибудь ужаснее смерти? Сознавать, что он потерян для нас навсегда. Что может быть страшнее?
Дядя склонился над гробом, взял отцовскую руку в свою и тихо воскликнул:
– Ах, Петру! Неужели мне суждено провожать в последний путь и тебя?
Влад поднес пальцы покойного к губам и, целуя их, продолжал:
– Иногда я чувствую, что слишком зажился на свете. Сколько дорогих мне людей умерло за это время. Скольких мне пришлось целовать в их холодные лбы.
Дядя осторожно, с безграничной нежностью опустил руку отца. Но горечь утраты была сильнее его воли. Как и я, Влад припал щекой к отцовской груди и прошептал:
– Петру! Петру! Мой единственный настоящий друг...
Дядя заплакал. Я закрыл глаза и отвернулся. Мне не хотелось видеть его страдания, ибо они усугубляли мои собственные. В этот момент дядя показался мне таким слабым и дряхлым, что невольно подумалось: скоро, очень скоро нас ждет новая утрата.
Успокоившись, Влад встал и, глядя на моего отца, заговорил. Дядин голос был звонким и торжественным, будто ему хотелось, чтобы его услышал не только мой отец, но и все предки:
– Клянусь тебе именем нашего рода – рода Цепешей: верность твоя будет щедро вознаграждена.
Потом дядя сел рядом со мною, и наше бдение продолжалось в тишине. Вскоре за стенами часовни вновь послышался волчий вой. Волки были так близко, что я не удержался и встревоженно посмотрел в темное окно. Заметив мое состояние, дядя слегка улыбнулся и успокоил меня:
– Не бойся, Аркадий. Они не причинят тебе зла.
Но этот вой глубоко проник в мое сознание. Вероятно, из-за него я вновь увидел все тот же кошмарный сон. Я опять бежал по лесу, догоняя Стефана и Пастуха. Я бежал и бежал, а лес не кончался. Бег этот продолжался несколько часов; я звал Стефана, но ответом мне было лишь волчье рычание. Наконец я очутился на краю знакомой поляны, где с разодранным горлом лежал мой брат. Пастух поднял на меня окровавленную морду и оскалил зубы...
Неожиданно между нами оказался мой отец. Словно не видя случившегося, он встал к Пастуху спиной. Схватив меня за запястье, он повернул мою руку тыльной стороной наружу. Я не противился, ведь это был мой любимый отец.
– Верь мне, – сказал он. – С тобой не случится ничего плохого...
