— Я выбрала их не за преданность, а за мудрость, — возразила я. — Они преданы моему сыну, но ему недостает твердости, которая требуется правителю. Если вы воспользуетесь его слабостью, адмирал, я изгоню вас из двора.
Глаза Колиньи — пронзительно синие под золотистыми ресницами — сощурились, в них промелькнуло упрямство, которое я так часто наблюдала у Карла. Адмирал шагнул ко мне, словно напоминая, что он крупный мужчина, а я — маленькая женщина.
Медленно и выразительно он сказал:
— Мадам, я не могу выступить против того, что вы сделали, но заверяю вас: вы об этом пожалеете. Ведь если его величество не начнет эту войну, вскоре он неминуемо увязнет в другой, из которой не выберется.
Хотя адмирал дышал мне в лицо, я не попятилась. Властно, без страха, смотрела на него.
— Мы принимали вас здесь как дорогого гостя. А вы под крышей короля угрожаете нам гражданской войной?
— Вы будете сражаться не со мной, — уточнил Колиньи, — а с Богом.
Адмирал повернулся ко мне спиной и пошел прочь. Когда он исчез из виду, я прикрыла глаза и прислонилась к стене.
«Под челюсть, вот так», — прошептала тетя Кларисса и накрыла ладонью мою руку, сжимавшую стилет.
ГЛАВА 41
К Карлу я направила бесстрашного Таванна — сообщить о решении Тайного совета. Затем отвела в сторону Эдуарда и поведала ему об угрозе адмирала.
Я попросила герцога Анжуйского сопровождать меня в наше имение в Монсо, до которого из Парижа можно было добраться за день быстрой езды. Мы немедленно выехали, не оповестив короля, чтобы его удивил наш отъезд и чтобы он поверил, будто я действительно оставила его. Я очень надеялась, что Карл ринется в Монсо и станет умолять меня вернуться. Это позволило бы мне вырвать сына из когтей Колиньи, по крайней мере до того, как начнется свадебная церемония.
Через три часа после заседания Совета мы с Эдуардом в экипаже направлялись на юг. Дождь окончился, ветер разогнал облака, и августовское солнце обрушило на нас всю свою мощь. Улицы снова заполнились торговцами, аристократами, клириками и нищими. На фоне католического города выделялись черно-белые одежды гугенотов, которые прибыли праздновать бракосочетание своего лидера — Наварра.
Прислонясь спиной к стенке кареты и глядя в окно, я так погрузилась в свои мысли, что прослушала долгую обличительную речь Эдуарда, направленную против адмирала. На коленях у сына стояла украшенная драгоценностями корзинка, а через его шею был перекинут длинный бархатный шнур от нее. В корзинке поскуливала собачка. Я продолжала молчать, и когда воздух стал слаще, а стук колес приглушила грязь деревенских улиц. Каменные дома сменились деревьями в уборах из темно-зеленых листьев, над дорогой поднималась дымка. Казалось, это души устремляются к небу.
Я все еще не могла разобраться в своем последнем разговоре с Колиньи. Карета подскакивала на ухабах; я закрыла глаза и представила возле себя тетю Клариссу, потрясенную, но бесстрашную, в порванном роскошном платье.
— Каков наглец! — воскликнул Эдуард. — Он думает, что он Моисей, а мы — фараоны.
Собачонка в корзинке задергалась, и сын стал ее гладить. Я открыла глаза.
— Он думает, что он Иисус, — поправила я и затихла, размышляя над собственной аналогией.
Сын взглянул на меня.
— Он не отступится, maman. Ты видела его глаза? Это сумасшедший. Мы должны его остановить.
— Что мы можем сделать? Арестовать его сейчас, до бракосочетания, немыслимо. Представь, какой крик начнется. Колиньи почетный гость на свадьбе. Этим мы подставим Наварра, да и все нас осудят.
Несколько дней я не вспоминала о Наварре. До сих пор я любила его как сына, собиралась выдать за него дочь. Сейчас я вдруг посмотрела на него с недоверием. Знает ли он, что замыслил адмирал?
— Колиньи не скрывает своего желания направить наши войска в Нидерланды, — продолжала я, словно пытаясь убедить саму себя. — Он втерся в доверие к королю. Со стороны Колиньи неразумно напасть на нас сейчас.
— Напасть на нас? — Эдуард резко подался вперед. — Ты имеешь в виду, что все его предложения служат лишь для отвода глаз? Что мы являемся для него главной целью?
Я смотрела на меняющийся пейзаж за окном и думала о парижских улицах, наводненных гугенотами, о Лувре, по коридорам которого сновали люди в черно-белых одеждах.
— Нет, — сказала я. — Конечно нет, если только…
«Вы об этом пожалеете. Ведь если его величество не начнет эту войну, вскоре он неминуемо увязнет в другой, из которой не выберется».
— Если только это не часть более крупного замысла, — закончил за меня Эдуард. — Если только Колиньи, Наварр и все остальные не явились к нам, чтобы захватить корону. Генрих привез в город сотни и тысячи своих последователей. Все кабаки в Париже кишат гугенотами. Они разместились даже в церквях.
— Не могут они быть настолько глупы, — заметила я, дотрагиваясь до тяжелого железного кольца с головой Горгоны.
— Речь же идет Колиньи, а он настолько глуп, что уверен, будто выполняет миссию по воле Господа. — Длинное красивое лицо Эдуарда выражало недоверие. — Он сделает то, что ему «повелит Господь». Даже если он не собирается устроить бунт, даже если не хочет причинить нам вред, он манипулирует Карлом. Мы должны что-то сделать.
— Если мы начнем действовать сейчас, в городе, переполненном гугенотами и настроенными против них католиками, начнется резня.
— Maman! — Эдуард в раздражении прищелкнул языком. — Мы не можем позволить маньяку втянуть нас в войну.
— Обсудим это в Монсо, — предложила я. — Не хочу сейчас рассуждать об этом.
Меня убаюкивало покачивание экипажа. Я снова закрыла глаза и увидела круглое, словно луна, лицо пророка.
«Берегитесь нежности, — изрек он, — и милосердия».
Карл явился в Монсо посреди ночи. Я изобразила гнев, когда взволнованный король поднял меня с постели, но едва могла скрыть свою радость, когда Карл упал передо мной на колени и, обняв меня за ноги, поклялся, что примет решение Тайного совета. Он умолял меня вернуться в Париж.
Я настояла на том, чтобы Карл остался с нами в Монсо на четыре дня. Мы с Эдуардом старались убедить короля, что Колиньи пользуется им без зазрения совести. Много раз Карл хныкал как ребенок или впадал в неконтролируемый гнев, но на третий день выдохся и начал к нам прислушиваться. В итоге он согласился избегать компании Колиньи до свадьбы Марго.
Только тогда мы вернулись в город. Это было пятнадцатого августа, накануне церемонии. Начиная с десятого числа солнце нещадно палило с выцветшего голубого неба. На обратном пути наш экипаж взбивал тучи пыли.
Утомленная, я вышла из кареты. В Монсо долгие дни и вечера я проводила с сыновьями. Вместе с Эдуардом мы говорили Карлу о Колиньи. Толком ничего не добились и решили подождать, пока не пройдет венчание.
