— Как изысканно! — воскликнула я. — Должно быть, она стоит целое состояние. Но я никогда не видела ее на твоей матери.
— Я тоже, — признался Генрих. — Не знаю, как она ей досталась, но мама хотела подарить ее вам. Ее фрейлина обмолвилась, что письмо мама написала на смертном одре.
— Спасибо.
Я была тронута и поцеловала Генриха в щеку. Он очаровательно покраснел. Я воспользовалась моментом и задала ему прямой вопрос.
— Ну, — начала я, закрывая коробочку, — ты после празднеств собираешься с адмиралом в Нидерланды?
Глаза Генриха расширились, но он тотчас постарался взять себя в руки и нахмурился.
— Нет, — отрезал он. — Я должен извиниться за него, Madame la Reine. Он вышел за рамки. Я выразил ему свое мнение на этот счет, но он его проигнорировал.
— А что за мнение? — поинтересовалась я.
Лицо Генриха приняло суровое выражение.
— Я считаю, что задевать Испанию — сумасшествие. Ничем хорошим это не кончится. Мы только оправляемся после нескольких лет войны. Пора приступать к строительству, хватит нам разрушений.
— Хорошо сказано, — похвалила я, хотя и не поверила тому, что Генрих искренен.
Затем к нам присоединились улыбающийся кардинал де Бурбон, Марго и Карл. Кардинал наклонился и шепнул мне на ухо:
— Пришло время, Madame la Reine.
Я проводила Марго в ее комнату. Синее постельное белье, полог из бледно-голубого бархата. Вместе со своими фрейлинами я рассыпала по полу аванзала грецкие орехи, затем помогла дочери раздеться и забраться в кровать. Она натянула шелковую простыню на грудь, по ее щекам покатились слезы. Я крепко ее обняла и прошептала:
— Моя дорогая, ты будешь счастлива, ваш брак принесет нам мир.
Марго была слишком переполнена эмоциями и не смогла ответить. Я вышла в аванзал и увидела кардинала и Эдуарда. Оба были встревожены.
— Его величество отказывается быть свидетелем первой ночи, — раздраженно сообщил Эдуард. — Он настаивает на том, чтобы это сделал я.
— Король согласится, — успокоила я кардинала и повернулась к Эдуарду. — Напомни ему, что он обязан присутствовать.
— Я говорил, maman, — заявил Эдуард. — Он и слушать не желает.
Я утомленно вздохнула.
— Где он?
— В своей спальне. Уверяю тебя, он не пойдет, — добавил Эдуард.
Я нашла его величество в постели. Он лежал в своем свадебном наряде, укрытый простыней.
— Вставай, Карл, — велела я.
— Не буду, — заныл он. — Ты не понимаешь, maman. Никто меня не понимает, никто, кроме Марго. А теперь какой-то мерзкий гугенот хочет отнять ее у меня.
— Не будь ребенком. Вставай. Кардинал ждет.
На глаза Карлу навернулись слезы.
— Все хотят отнять ее у меня. Эдуард, Генрих, а теперь ты. Ну как тебе неясно, maman? Я ее люблю…
Я отвесила сыну такую пощечину, что голова его стукнулась о спинку кровати.
— Как ты смеешь? — взревел он. — Как ты смеешь поднимать руку на короля?
Я собралась еще раз его ударить, и он, защищаясь, поднял руку.
— Мы все должны делать вещи, которые нам не нравятся, сынок. Сестра не твоя жена. Она принадлежит другому мужчине. По праву. Ты обязан вести себя как брат и делать то, чего требует традиция.
Лицо Карла исказила гримаса боли. Он всхлипнул.
— Я хочу умереть. Никто меня не любит, все плохо ко мне относятся. Что я буду без нее делать?
— Ваше величество, — ответила я, — ты так говоришь, словно Марго потеряна навсегда. Забываешь, что даже сейчас она под твоей крышей. Скорее всего, она здесь останется на долгие годы. Мать Генриха умерла, а потому он мало времени будет проводить в Наварре.
Карл глянул на меня. Его лицо было мокрым, слезы собрались на темных усах.
— Ты меня не обманываешь?
— Нет. — Я старалась скрыть раздражение. — Если ты, Карл, снова будешь рассуждать о ней, словно она для тебя больше чем сестра… я не только надаю тебе пощечин, но сделаю кое-что похуже. А сейчас исполни долг, который исполняли до тебя все короли.
В конце концов Карл явился со мной в аванзал, а потом, дрожа, отправился в спальню, уселся рядом с кардиналом и ждал, пока Генрих и его жена исполнят акт соития. Кардинал позже сказал мне, что на это время Карл закрыл глаза руками.
Когда Карл вышел из спальни Марго, он посмотрел на меня красными распухшими глазами.
— Клянусь Богом, я убью его, — прошептал он. — Его тоже.
Празднества продолжались три дня без остановки, хотя самые энергичные развлечения, включая турнир, были отменены, потому что многие участники попадали в обморок от безжалостной жары. В последний день, двадцать первого августа, Эдуард сообщил мне, что стал свидетелем конфронтации между Колиньи и королем, случившейся возле теннисной галереи. Колиньи потребовал аудиенции, а Карл заупрямился. «Дайте мне еще несколько дней отдыха, mon père. Я не в состоянии думать, когда вокруг все гуляют».
— Если вы мне откажете, я вынужден буду уехать из Парижа, — заявил Колиньи. — И тогда вас втянут в гражданскую войну.
Эта беседа вынудила Эдуарда как главнокомандующего поставить войска в стратегических точках вокруг города с целью удержать мир между Гизами и Колиньи. Я забеспокоилась: наша потенциальная жертва могла покинуть город раньше, чем следовало, но когда в тот день я напрямик задала адмиралу вопрос, он ответил, что на следующее утро непременно явится на заседание Тайного совета. Глупец: он думал, что имеет на нас влияние.
Вечером, под доносившуюся издалека музыку и смех, мы с Эдуардом встретились с маршалом Таванном и рассказали ему о грядущем убийстве и о том, что в заговоре примет участие Анна д'Эсте, ее муж и сын, герцог де Гиз. Муж Анны, герцог Немур, доложил, что исполнитель, Моревель, уже прибыл на улицу Бетизи и прикидывает, откуда ему удобнее стрелять.
Общение конспираторов отличалось мрачным вдохновением, иногда в нем проскакивали нотки угрызения совести. Я не чувствовала ничего. Мне все казалось нереальным — слова, лица, музыка, веселые голоса в бальном зале.
В ту ночь в постели, обливаясь потом, я никак не могла расслабиться. Дыхание мое участилось, сердце сильно билось. Накатывала дурнота, обжигал озноб. Такие ощущения мне часто приходилось испытывать перед рвотой во время беременности. На этот раз я не понимала, что со мной творится, я ведь не ждала ребенка.
Снов я не видела, потому что не спала, а не спала, потому что боялась снов, которые преследовали меня всю жизнь. Глядя в темноту, я молилась, чтобы душный воздух не превратился внезапно в кровь, не пролился бы на меня и не утопил бы.
Сейчас жалею, что он не пролился.
