У Франциска дернулась щека, как в тот яркий октябрьский день, когда на его глазах разодрали на куски Монтекукколи.
— Катрин, — прошептал он.
На его лице поочередно сменялись чувства: сомнение, печаль, а потом решимость. Он обошел стол и осторожно поднял меня за плечи.
— Ни один святой не был еще так унижен, — сказал он. — Нам всем нужно учиться у тебя. Сам Господь захотел, чтобы ты стала женой моей сына и моей дочерью. В моем суде никогда не поднимут вопрос о разводе.
Король поцеловал меня в щеку и заключил в объятия.
Если бы я пыталась им манипулировать, то прижалась бы к нему и стала бы рыдать для пущего эффекта, но я говорила от чистого сердца. Наверняка он услал бы меня прочь, если бы я стала умолять его оставить меня женой Генриха. Но в первый же день нашей встречи его величество полюбил меня за мое унижение. Ему надо было только об этом напомнить.
Я была в безопасности, но лишь на время. Пока не рожу Генриху ребенка, буду ходить по краю: герцогиня так просто не сдастся; впрочем, Луиза де Гиз пока слишком юна.
Я почувствовала облегчение, когда король Франциск решил выдать Жанну за германского герцога. Тот собирался заплатить большие деньги. Война — дорогостоящий бизнес, а деньги для Франциска на тот момент значили больше, чем наследники. Жанна не отличалась особенной привлекательностью: нос у нее был слишком длинный и толстый, губы и подбородок — слишком маленькие. Но она была умна, как и ее мать, а зеленые глаза и густые ресницы невероятно красивы. Она уселась в карету, идущую в Дюссельдорф, и я с ней попрощалась. Думала, что больше мы не увидимся.
Генрих, вероятно расстроившись, что нас с ним разведут нескоро, попросил разрешения сражаться в Провансе. Король поначалу ему отказал. Он только что потерял одного сына и не хотел рисковать жизнью другого. Однако Генрих был настроен решительно, настоял на своем и присоединился к генерал-лейтенанту Монморанси на юге.
Когда Генрих уехал, у меня появилось время обдумать свое положение. Муж мой был по натуре человеком верным и отдал свое сердце и тело Диане де Пуатье, а значит, ему была ненавистна мысль о том, чтобы делить постель с другой женщиной. Я рассуждала так: если мне удастся зачать наследника, Генриху не будет нужды часто приходить в мою спальню, когда он вернется с войны.
Вскоре после аудиенции с королем я пошла к королеве Элеоноре и изъявила желание поговорить с ее фрейлиной, Дианой де Пуатье.
Королева любезно согласилась, хотя и она, и ее свита понимали всю странность моего поведения. Мы с мадам де Пуатье радушно относились друг к другу, когда наши пути пересекались, однако во всех других случаях избегали одна другую, и все понимали почему.
Мадам де Пуатье ездила верхом как мужчина и не стыдилась показывать икры и лодыжки. Подобно мне, она отказывалась от услуг грума и твердо держала поводья. Лошадь у нее была белая, наверное, специально подобранная в тон ее одежды. День выдался бесцветный, необычно холодный для здешних мест: заиндевевшая трава, мрачное серое небо. Несмотря на такую погоду, я предложила Диане покататься со мной и увела подальше от дворца и чужих ушей. Грум следовал на расстоянии, на всякий случай: вдруг дорогу нам преградит кабан. Когда настал момент для серьезного общения, я подняла руку в перчатке, сигнализируя, что грум должен отстать. Мы с Дианой удалялись, пока фигура грума не стала больше горошины. Никто не должен был понять тему беседы по выражению наших лиц.
Диане де Пуатье было около сорока. Золотистые волосы на висках тронула седина. Но кожа по-прежнему была упругой, хотя у глаз я разглядела тонкие морщинки. Цвет лица у нее был ровный, без лопнувших сосудов и пятнышек, свидетельствующих обычно о пристрастии к вину.
Пока я смотрела на нее, стараясь понять, за что Генрих так ее полюбил, она отвечала мне спокойным и твердым взглядом. Она не боялась, что служило, возможно, бальзамом для опасливой и неуверенной души Генриха. В тот момент я презирала ее не меньше, чем себя.
Улыбнувшись, я сказала:
— Может, поговорим?
Ее улыбка казалась такой же непринужденной, как и моя.
— Ну конечно, Madame la Dauphine, — отозвалась она. — Позвольте сначала поблагодарить вас за приглашение. Мне очень хотелось прогуляться, но ни одна из фрейлин не согласилась составить мне компанию, все испугались холодной погоды.
— Я очень рада. — Моя улыбка увяла. — У нас с вами много общего, мадам. Бабушка и любовь к верховой езде. Мы даже любим одного и того же человека.
Лицо Дианы оставалось таким же спокойным. Она выжидающе смотрела на меня.
— Луиза де Гиз — красивая девушка, — продолжала я. — Такая свежая и юная. Любой мужчина сочтет за счастье жениться на такой красотке.
— Да, Madame la Dauphine, — подтвердила Диана.
Мой черный жеребец выразил нетерпение, я осадила его и заметила:
— Она как будто вспыльчива и требовательна. А значит, будет трудной женой.
— Да, мадам, я тоже слышала об этом.
Я отражалась в глазах Дианы, точно в зеркале. Сама она ничем себя не выдавала.
— Мне говорили, что я терпелива. Никогда не устраиваю скандалов. Мне кажется, мои дети будут так же милы.
— Молю Бога, что именно такими они и будут, Madame la Dauphine. И надеюсь, их будет много.
Ее лицо, ее глаза, мягкий и любезный голос оставались неизменными, словно я рассуждала о погоде. Она могла быть совершенно искренна или невероятно лицемерна. Мне было непонятно, как женщина, по виду такая спокойная, могла возбудить страсть в моем муже.
— У меня вообще не будет детей, — заявила я, — если муж откажется посещать мою спальню.
Горло мое при этих словах сжалось, и я сделала паузу, пытаясь взять себя в руки.
Вероятно, Диана заметила мое волнение, потому что впервые отвела глаза и посмотрела мне за спину, на голые деревья.
Я решилась на абсолютную откровенность.
— Если он не станет ко мне приходить, мы обе понимаем, что я вынуждена буду уехать. Я его люблю. По этой причине не сделаю ничего неприятного ни ему, ни той счастливице, которую любит он, даже если их отношения терзают мне сердце. Волю дофина нужно уважать.
Диана взглянула на меня, слегка нахмурившись.
— Похвальное поведение, — удивленно произнесла она.
— Луиза де Гиз не будет так же любезна.
Кусты возле нас затрещали, из них вылетел перепел. Вороны, рассевшиеся на подернутых инеем ветках, выругали невидимого нарушителя тишины. Наш грум вытянул шею, но вороны замолчали, и опять стало тихо. Мы с Дианой отвлеклись на них и снова повернулись друг к другу.
Слабая складка на ее лбу разгладилась. Видимо, Диана приняла решение.
— Дом Валуа должен иметь наследников, — заключила она.
На какое-то мгновение я подумала, что она намекает на мою неспособность их произвести. Значит, она на стороне тех, кто хочет развести меня с мужем. Затем она тихо добавила:
