Через три года после рождения Марго я снова забеременела. Мой живот достиг огромных размеров, и вскоре я поняла, что ношу не одного ребенка. В душе поселилась странная тревога. Изо всех сил я старалась позабыть о своих преступлениях, но не могла. Страх усилило событие, случившееся в последние дни моей беременности.
Генрих продолжил традицию своего отца: он собирал книги, изданные во Франции. Мои библиотекари, зная это, показывали мне все новинки.
Так я увидела книгу на латинском языке, озаглавленную «Les Prophéties», за авторством Мишеля де Нострадамуса. Этот врач прославился спасением людей от чумы. Книга господина Нострадамуса состояла из сотен стихов — катренов, — в каждом из которых содержалось пророчество. Ссылки были уклончивые и загадочные. Я мало что понимала, пока не добралась до тридцать пятого катрена.
Теплой июньской ночью в замке Блуа я сидела в кровати, откинувшись на подушку. Мне не спалось: было неудобно из-за огромного живота и безжалостных толчков двух пар маленьких ног. В ту ночь с Луары поднимался влажный воздух, принося с собой запах гнили. Мне было трудно удерживать тяжелую книгу, и я хотела уже отложить ее, когда перевернула страницу и мой взгляд упал на эти строки:
Молодой лев победит старого
На поле битвы в одиночном поединке. Он
Пронзит его глаз через золотую клетку.
Две раны в одном, затем умрет мучительной смертью.
Я задохнулась, вспомнив слова астролога Лукаса Гуаричо: «Обязан срочно предупредить вас: избегайте всяких столкновений в замкнутом пространстве. Дуэли и поединки таят для вас серьезную угрозу, подобные столкновения могут окончиться смертельной раной головы».
Страх сжал мне живот, словно губку. Я вскрикнула от неожиданного спазма; тяжелая книга свалилась с колен.
Рожала я всегда легко, но боль, пронзившая меня сейчас, была злой, страшной и незнакомой. Я спустилась с кровати, но когда моя нога коснулась пола, боль победила меня.
Я упала на пол, призывая мадам Гонди, Жанну и — самое главное — Генриха.
Обычно я стойко переживала страдания, но те роды были слишком тяжелыми и продолжительными; я думала, что умру, прежде чем появится первый ребенок.
Жанна сидела подле меня, а Генрих навестил меня в начале процесса. Он брал меня за руки, когда схватки усиливались, подбадривал на протяжении долгого утра и весь жаркий летний полдень. Все притворялись, что муки, которые я испытываю, не предвещают ничего страшного. Дело, мол, в том, что я жду не одного ребенка, а двух. До сих пор самые продолжительные роды длились у меня десять часов, но сейчас прошли десять часов, двенадцать — никакого прогресса. Всеобщее беспокойство усилилось. Когда стемнело и зажгли лампы, я уже не могла делать веселое лицо. Генрих беспомощно мерил шагами комнату, я чувствовала, что раздражаюсь, и попросила его уйти. Как только он удалился, я отдалась боли и почти не ощущала мягких благоухающих рук Жанны. По распоряжению акушерки она прикладывала мне холодные компрессы. Я потеряла сознание, потом очнулась.
Виктория родилась на рассвете после тридцати шести часов схваток. Она была слабой и серой, крик ее был еле слышен, однако ее появление обрадовало Жанну и акушерку. Они решили, что настал конец моим мучениям. Однако это был лишь проблеск надежды, потому что дикая боль снова вернулась.
Я стала бредить. Звала тетю Клариссу, сестру Николетту, покойную мать и Руджиери. Видимо, позвала и Жанну, потому что, когда очнулась, она сжимала мою потную ладонь.
В узкой щели в центре бархатных драпировок светился затухающий оранжевый свет. Я чувствовала быстрое дыхание акушерки возле моих ног и знакомый запах духов, слышала тихий плач. Я хотела сказать Жанне, что дам второй девочке ее имя, но обнаружила, что не могу вымолвить ни слова.
Лампа осветила изгиб щеки Жанны, спутанные кудри на ее виске превратились в сияющий нимб. Она говорила строгим голосом, словно объясняла трудную задачу неразумному ребенку.
— Катрин, акушерка должна вынуть ребенка, речь идет о твоей жизни. Сожми мою руку, можешь кричать. Все будет быстро.
Вцепившись в Жанну, я сжала зубы. Ловкие пальцы акушерки добавили мне боли, нащупав внутри меня дитя.
Ее руки вошли в меня и взялись за маленькие ножки. Я услышала — нет, почувствовала — хруст крошечных костей и заорала, поняв, что маленькая девочка еще жива, а они ее убивают, чтобы спасти меня. Я билась, визжала и колотила женщин, а они плакали и держали меня.
Я причитала, что Господь наказывает меня, ведь я купила своих детей с помощью темной магии. Я молила Жанну позволить мне умереть в искупление грехов. Я просила ее пойти к Руджиери и заставить его снять заклинание.
Дальше я ничего не помню.
Малютка Жанна сразу отошла в мир иной в результате повреждений, нанесенных акушеркой. Две недели я пролежала в горячке, а когда поднялась, узнала, что выжившая Виктория, близнец Жанны, погибает.
Я отправилась к своей крошечной задыхающейся дочке. Три дня я находилась в детской, держала Викторию на руках и смотрела в желтое личико; мое сердце таяло и переливало в малышку всю любовь. Я шептала извинения в ее прелестное крошечное ушко, просила у нее прощения. Она испустила последний вдох, когда к нам подошел ее отец.
Несколько часов я провела у тела младенца. Никто меня не беспокоил, даже король.
В своем горе я не видела света, не слышала легких шагов по мрамору. Но когда открылась дверь детской, я почувствовала, что кто-то направляется ко мне. Я повернула голову и увидела Генриха Наваррского, которому тогда было два с половиной года. Он потянул меня за рукав. Я взглянула на его темные кудряшки, на тревожно сморщившийся лобик.
— Тетя Катрин, — прошептал он. — Милая тетя, не печальтесь.
— Но я должна печалиться, — объяснила я. — Твоя маленькая кузина Виктория умерла.
— А! — отозвался он, обдумывая мои слова и топчась на месте. — Но она нас не знала, на небесах она даже не будет по нам скучать.
В ответ на это я разразилась слезами. Испугавшись, Генрих воскликнул со всей серьезностью:
— Бедная тетя! Я могу притвориться ребенком, которого вы потеряли. И обещаю, что буду вести себя хорошо.
Я обняла его и сказала:
— Мой маленький Анри. Мой дорогой, мой родной.
На следующий день Руджиери прислал мне свои соболезнования, как и тысяча других людей, однако я отказывалась принимать кого-либо. Вместо этого я позвала в свой кабинет мадам Гонди и продиктовала послание Мишелю Нострадамусу.
Через несколько недель я получила от него письмо. Мне снова стали сниться сны.
ГЛАВА 28
Я встретила великого пророка Нострадамуса как дорогого друга или родственника — неформально, в своем удобном аванзале. Я отпустила всех, даже мадам Гонди, и сидела одна. Дверь распахнулась, впуская гостя.
