— Как удивительно, — снисходительно улыбнулась я, будучи уверена, что мальчик преувеличивает.
— Генрих видит вещи, которых никто не видит, — продолжал Эдуард.
— Очень хорошо, — кивнула я.
Затем я велела гувернантке собрать детей и отвлечь их чем-нибудь, пока я буду беседовать с Жанной.
Улыбаясь, Жанна глядела вслед сыну.
— Наверное, змея напугалась больше детей. Ускользнула при первой возможности. Генрих, скорее всего, приметил, как она свернулась под камнем.
— Господин Нострадамус, — перевела я тему. — Что он говорил?
— Что? — Жанна заморгала. — А, его так зовут? Он считает себя провидцем. Поначалу меня покоробила такая бесцеремонность. Впрочем, он был довольно любезен.
— Да, — отозвалась я нетерпеливо, — но что он вам сказал?
Подруга рассмеялась.
— Он важно произнес, что я родила короля. А я ответила: «Но, месье, я королева Наварры, так что со временем мой сын станет королем». Это было забавно. Какой глупый человек.
— Да, — согласилась я. — Какой глупый человек.
Господин Нострадамус переночевал в Блуа, его экипаж отбыл на рассвете. Когда я проснулась, то обнаружила, что пророк оставил мне катрен, нацарапанный нетвердой рукой:
Распутай моток
И не допусти злой волны,
Запутай его — и Франция захлебнется
В крови собственных сыновей.
Мне хотелось швырнуть катрен в огонь: сердце уже было разбито смертью близнецов, а Нострадамус осмелился снова его пронзить.
Но я сложила листок и убрала в тайник за деревянной обшивкой стены.
Те, кто никогда не терял ребенка во время родов или беременности, думают, что мать меньше о них горюет, чем о подросших или взрослых детях, но они не представляют особую боль, когда мать любит того, кого так и не суждено было узнать. После гибели близнецов я заперлась на несколько месяцев, отказывалась давать аудиенцию, ездить на охоту и даже обедать вместе с семьей. Когда муж интересовался, может ли он посетить меня в спальне, я отказывала под разными предлогами, так что в конце концов он перестал задавать этот вопрос. Я ограничила себя компанией женщин, без которых не могла обходиться, и допускала к себе подругу Жанну.
Однажды я пообщалась с Руджиери. Тот не мог скрыть профессиональной ревности из-за того, что я пригласила знаменитого Нострадамуса. Руджиери заявил, что даже если господин Нострадамус предвидит смерть моего мужа, то будущее можно изменить. К тому же, по его мнению, пророк ошибся: Господь услышал наши молитвы. Я побоялась уточнить, не слышит ли эти молитвы и дьявол.
ГЛАВА 29
В январе 1556 года многолетний враг моего мужа, старый и больной император Карл, неофициально отошел от дел, переложив управление германскими землями на брата Фердинанда, а руководство Испанией, Неаполем и Нидерландами — на своего сына Филиппа. Я обрадовалась такому известию, полагая, что это принесет стране мир.
Но война настигла моего мужа на тридцать девятом году его жизни. Один из наместников Филиппа, герцог Альба, начал поход на итальянскую Кампанию. Армия Альбы невероятно быстро захватила эту территорию и двинулась на Рим.
Новый Папа Павел IV вспомнил о страшных разрушениях, которые нанесли святому городу императорские войска более двадцати лет назад. В ужасе он просил моего мужа о военной помощи.
Генрих согласился и во главе большой армии послал в Италию Франсуа де Гиза, который был блестящим стратегом и поклялся не только защитить Рим, но и завоевать для Франции Неаполь. Мы надеялись, что кампания пройдет быстро, однако итальянские союзники не нашли ни людей, ни обещанных ими финансов.
Вскоре мы обнаружили, что нападение Альбы было частью ловушки. Как только мы послали в Италию де Гиза и его армию, имперский союзник Филиппа герцог Савойский вторгся в Пикардию — на северо-восточную границу Франции с империей.
Генрих велел своему старому другу Монморанси возглавить войну против захватчиков. Монморанси взял с собой своего племянника, блестящего, но самонадеянного адмирала Гаспара де Колиньи. Перед походом в Пикардию они посовещались с королем и выработали стратегию, которой Колиньи поклялся придерживаться.
В последние дни августа армия Монморанси сошлась с имперскими войсками на реке Сомма у Сен-Кантена. Генрих был оттуда в дне езды: несмотря на мои протесты, он принял решение находиться близко от места битвы — там он мог держать постоянную связь с Монморанси. Меня Генрих назначил своим регентом в Париже; из столицы было два дня езды до фронта, и это обстоятельство держало горожан в напряжении.
Я ужинала с Жанной и детьми, когда на пороге появился гонец. Молодой офицер устал и запыхался от долгой дороги, лицо его выражало отчаяние. Прежде чем он вымолвил хоть слово, я извинилась, вышла в холл и затворила за собой дверь.
— Какие новости? — спросила я, замирая от страха.
— Меня прислал его величество, — с трудом произнес молодой человек.
Испытав облегчение, я спросила:
— Король здоров?
— Да, — кивнул гонец. — Но наша армия потерпела страшное поражение в Сен-Кантене. Треть наших людей убита, а коннетабль Монморанси и его старшие офицеры взяты в плен, сейчас их везут в испанскую тюрьму.
Я зажмурилась. Я оплакивала погибших, но их страдания хотя бы окончились. Больше я горевала о Монморанси, ведь ему предстояли унижения и пытки.
— А что король? — осведомилась я. — Не планирует ли он собрать войска и повести их за собой против герцога Савойского?
— Его величество отправится в Париж, где выслушает своих советников. Его величество поклялся отомстить за это поражение.
У меня подкашивались ноги. Я привалилась к стене и прошептала:
— Благодарю вас. Благодарю…
Я поняла лишь, что Генрих скоро будет дома, в Париже. Со мной. Слезы благодарности жгли глаза. По глупости я верила, что муж не вернется на поле боя и будет спасен.
Мне было невдомек, что плен Монморанси принесет то, чего я боялась больше всего.
Испанский король Филипп, в отличие от своего отца, не был блестящим стратегом. Ему бы следовало двинуться на Париж, его войска легко бы заняли город. Вместо этого он велел своим людям взять несколько маленьких северных городов. Пустая трата времени, сработавшая нам на пользу. Настала зима, и армия Филиппа вынуждена была отступить.
Тем временем Генрих приехал домой. Я его почти не видела, целыми днями он сидел со своими советниками. Они обсуждали секретные планы, которыми даже с женой нельзя было поделиться. За эти несколько месяцев Генрих постарел: на висках появилась седина, под глазами — круги. Куда-то исчезла и улыбка. Лицо его помрачнело и осунулось.
Я же продолжала беспокоиться за него. Единственной моей отдушиной была детская, но даже и эту радость портило разочарование. Франциску было почти четырнадцать. В этом возрасте его отец и я поженились, однако мой сын умственно и физически оставался ребенком. Его сестре Елизавете скоро должно было исполниться тринадцать, но она казалась на несколько лет старше брата. Мария, невеста Франциска, выросла блестящей развитой девушкой. Я не сомневалась, что, когда Франциск унаследует трон, править будет Мария. Мой второй сын, Карл, страдал от воспалений и других инфекций, но физическая слабость не мешала ему проявлять признаки безумия. За ним приходилось приглядывать: он мог укусить другого ребенка до крови. Как-то гувернантка на минуту отвлеклась, и он умудрился голыми руками свернуть шею маленькому спаниелю. Муж приобрел другого щенка, но при условии, что собачку в присутствии Карла будут запирать. Только Эдуард — тогда ему было шесть — рос сильным, высоким и добрым, как и его постоянный спутник Наварр.
