По призрачной щеке Карла скатилась черная слеза. Я прижала кончики пальцев к холодной поверхности зеркала. По зеркалу сверху вниз потекла жидкость, черным занавесом загораживая от меня сына. Я отняла руку и поднесла к глазам пальцы — липкая красная жидкость с запахом железа.
Кровавый занавес тут же исчез, лицо Карла тоже растворилось. Я всхлипнула. В зеркале опять собрались облака. Возникло третье лицо, бородатое и красивое, очень похожее на моего мужа.
— Мой ненаглядный, — охнула я.
Из всех моих детей Эдуард больше всего годился на роль короля. Я начала считать пульсации, но далеко не продвинулась. Кровавый занавес снова скрыл от меня зеркало.
Сталь блеснула, словно от луча солнца. Едва не ослепнув, я вскрикнула и зажмурилась.
Когда снова открыла глаза, зеркало было чистым, обыкновенным. Я посмотрела в него и нашла там собственное отражение, а над моим правым плечом — загорелое личико мальчика лет шести.
Мальчик явно был не призраком. Я увидела коротко стриженные каштановые кудри и большие глаза, зеленые, как у его бабушки Маргариты Наваррской, как у его матери Жанны.
Я обернулась и поднялась с табурета. Возле двери стоял ребенок из плоти и крови. Он уставился на меня, разинув рот.
— Ты здесь! — воскликнула я и вздрогнула, почувствовав, как крепкая рука схватила меня за плечо.
Мальчик выскочил из дверей.
— Не ходите за ним, — предупредил Руджиери. — Не нарушайте круг.
— Но я его знаю. — Я была удивлена. — Это же Генрих Наваррский, сын Жанны. Что он здесь делает? Он должен быть в Париже.
— Это всего лишь грум, — заверил Руджиери. — Мальчик из конюшни. Любопытный малый. Нуждается в трепке, и больше ничего. Пусть себе бежит. Мы должны запечатать круг, как положено.
— Нет, — возразила я. — Рано. У меня появились вопросы к покойному мужу. Насколько мне известно, вам по силам его вызвать.
Руджиери устало вздохнул и взглянул на пламя свечи за алтарем. Над черепом поднимался дым.
— Ну ладно, — решился он.
Колдун вынул из клетки второго голубя, свернул ему шею и вытер рукавом зеркало.
— Дайте мне вашу руку, — приказал он. Я отпрянула, и тогда он прибавил: — Вы его жена, Катрин. Ваша кровь быстрее его привлечет.
Я протянула ладонь и не поморщилась, когда лезвие укололо кончик моего пальца. Колдун выдавил немного крови и прижал палец к холодной поверхности зеркала, затем уселся на табурет и начал ритмично дышать. Голова его наклонилась вперед, веки затрепетали.
— Генрих, — произнес он хрипло. — Генрих де Валуа…
Это было приглашение, мольба. Глаза колдуна закрылись, тело обмякло, руки и ноги задергались. Потом он вдруг выпрямился, хотя голова по-прежнему безвольно лежала на груди. Казалось, Руджиери спал. Снова сверкнуло лезвие, отрезанная голова голубя мягко упала на пол, левая рука колдуна принялась искать перо.
Козимо обмакнул перо в окровавленную голубиную тушку и стал писать на сверкающей поверхности зеркала почерком моего мужа.
Катрин
Делаю это ради любви к тебе
Рука Руджиери замерла над стальным зеркалом в ожидании моего вопроса.
— Наши сыновья, — сказала я. — Они все умрут, не оставив наследников?
Пауза. Пальцы Руджиери задрожали.
Править будет один мой наследник
— Один наследник? — уточнила я. — Франциск будет править один?
Перо не двигалось. Франциск был болен. Если он единственный наследник Валуа, тогда что станет с его братьями?
— Почему эта кровь? — продолжала я. — Почему кровь на лице Карла и Эдуарда? Почему появился Наварр? Может, это он их убьет?
Уничтожь то, что ближе к твоему сердцу
— Значит, мне следует погубить Наварра? — пробормотала я. — Прежде чем он заберет трон у наших сыновей?
Уничтожь то, что ближе к твоему сердцу
— Нет! — воскликнула я. — Не могу…
Я закрыла лицо ладонями. Руджиери взял меня за плечи и потряс.
— Катрин! Я открыл круг. Мы должны из него выйти.
— Не могу, — причитала я. — Не могу убить Наварра. Милого невинного мальчика…
— Наварр не появлялся, — твердо заявил Руджиери. — Я видел лишь мальчика с конюшни, черного эфиопа с соломой в волосах.
— Мне казалось, что я достаточно сильная, — простонала я. — Но я ошибалась.
— Будущее не зафиксировано, — заметил колдун. — Оно текуче как океан, и вы, Катрин, контролируете течение.
Я подняла на него глаза.
— Кровавый поток. Ответьте, Козимо, как мне его остановить? Как спасти моих сыновей?
Моя мольба обезоружила колдуна. На долю секунды спокойствие оставило его, и я увидела бесконечную нежность, беспомощность и боль. Он протянул к моей щеке дрожащие пальцы, потом отдернул их и постарался успокоиться.
— Пойдемте, Madame la Reine, — произнес он и взял меня за руку.
ГЛАВА 33
В Париж я вернулась вовремя: успела проводить свою дочь Елизавету в долгое путешествие, к ее мужу, королю Филиппу Испанскому. Я плакала, прощаясь с ней, потому что представляла, что ее ожидает: одиночество среди иностранцев, муки постижения чужого языка. Пока ее экипаж был в дороге, я отправила ей первое письмо, чтобы дочери не пришлось долго ждать весточки из дома.
Во время моего отсутствия Карл де Гиз и кардинал Лотарингский приводили в порядок финансы Франции. Это было необходимо — страна почти обанкротилась, и кардинал, надменный дурак, придумал решение: отказ в выплате довольствия французским солдатам, пришедшим с войны. Это, в сочетании с энергичным преследованием протестантов, навлекло на него и его брата презрение простых людей.
Лидеры протестантов организовали заговор с целью свержения де Гизов и выдвижения на их место Антуана де Бурбона. У кардинала перекосилось лицо, когда он мне об этом докладывал.
— Эти чертовы гугеноты не успокоятся, пока не уничтожат саму корону, — заключил он.
Хуже всего было то, что, пока меня не было, пошатнулось здоровье Франциска. У молодого короля постоянно болело ухо, из него исходило зловоние. Щеки покрылись прыщами. Я в ужасе призвала докторов и согласилась, что мальчику необходимо выехать из удушающей городской жары в замок Блуа.
Мы сели в карету. Франциску было так плохо, что он положил голову мне на колени и жалобно стонал всю дорогу. Трижды мы останавливались. Франциск высовывался из кареты, его рвало.
Когда мы прибыли на место, Гизы отнесли Франциска в кровать. Я послала за врачами, а сама осталась возле постели больного сына рядом с Марией. Она по-прежнему была в белом траурном королевском платье. Величавая манера оставила ее, передо мной была испуганная юная женщина. Любовь к молодому супругу оказалась не совсем поддельной. Мария держала вялую руку Франциска и шепотом подбадривала мужа. Ему исполнилось пятнадцать лет — возраст, в котором его отец уже был мужчиной, — но тело, простертое на постели, было тельцем ребенка, худенького и узкоплечего. На лице моего сына не было и намека на щетину.
