— Мы ищем дона Антонио Орсини, — объявил командир стражников.
Кардинал Сфорца ринулся вперед.
— Пожалуйста, прошу вас, — обратился он к командиру. — Это частное жилище и частный спор между двумя гостями — совершенно незначительный спор, порожденный вином. Не стоит так серьезно на него реагировать.
— Я явился по приказу его святейшества, Папы Александра, — возразил командир. — Здесь поносили гонфалоньера и полководца Церкви и его святейшество. Подобное преступление непростительно.
Он повел своих солдат мимо потрясенного кардинала; на глазах у всех гостей они схватили несчастного дона Антонио.
— Это произвол! — кричал дон Антонио, пока его жена причитала и заламывала руки. — Произвол! Я не сделал ничего такого, за что сажают в тюрьму!
Но солдаты и не собирались вести его в тюрьму. Вместо этого они вытащили свою жертву за пределы усадьбы, к старой оливе, к которой двое их сослуживцев уже приладили длинную веревку. По обеим сторонам горели два больших факела. Ошеломленные гости двинулись следом за солдатами.
При виде приготовленной для него петли дон Антонио упал на колени и пронзительно закричал:
— Я извиняюсь! Пожалуйста, не надо! Скажите гонфалоньеру, что я прошу у него прощения, что я принесу любые извинения, какие он пожелает!
«Ну теперь, конечно, эта глупость прекратится», — подумала я. Но командир ничего не сказал, лишь молча кивнул своим солдатам. Стенающего и дрожащего дона Антонио повлекли навстречу его судьбе. Солдатам стоило немалого труда затащить его на скамейку под деревом.
Я до последнего мгновения не верила в то, что это и вправду произойдет; думаю, никто из гостей не верил. Я вцепилась в руку Джофре; с другой стороны от меня стоял Чезаре. Мы, оцепенев, смотрели на происходящее.
Петлю сделали посвободнее, чтобы она налезла на толстую шею дона Антонио; когда ее снова затянули, он принялся рыдать.
Внезапно командир подал сигнал, и из-под дона Антонио вышибли скамью.
Толпа ахнула, не веря своим глазам. Лишь Чезаре не издал ни звука.
Дон Антонио повис в прохладном ночном воздухе; его глаза вылезли из орбит и застыли. На миг воцарилась такая тишина, что слышно было, как поскрипывает ветка под качающимся тяжелым телом.
Я посмотрела по сторонам — сначала на Джофре; его мягкое лицо было искажено ужасом. А потом я взглянула на Чезаре.
Взгляд кардинала был внимателен и задумчив, свидетельствуя о работе этого честолюбивого ума. Чезаре смотрел на тело дона Антонио — и сквозь него, на лежащую за ним возможность.
Неделю спустя, в середине июня, когда минуло две недели со времени отъезда Лукреции в Сан-Систо, Ваноцца Каттаней устроила семейное празднество в честь своих сыновей. Мы с Джофре присутствовали на нем наряду с Чезаре и кичащимся своей славой Хуаном, а также кардиналом Монреальским.
По случаю чудесной погоды прием проходил на свежем воздухе, в винограднике, принадлежащем Ваноцце. Был накрыт огромный стол, дабы за ним хватило места и нам, и нашей свите. Стол был украшен цветами и золотыми подсвечниками, а вокруг стояло множество факелов: хотя празднество началось засветло, предполагалось, что оно продлится до позднего вечера.
Идя рядом с Джофре к месту празднества, я держала мужа под руку. Хотя он по-прежнему развлекался с куртизанками и многовато пил, я предпочла закрыть на это глаза. Вместо этого я сосредоточилась на его доброте и решила приложить все усилия, чтобы радовать мужа, ибо я не знала, как еще придать смысл своей жизни.
Когда мы добрались до места вечеринки, меня впервые представили матери Джофре. Ваноцца была красивой рыжеволосой женщиной, невозмутимой и уверенной в себе; от многочисленных родов ее талия несколько раздалась, но все же у Ваноццы по-прежнему сохранилась хорошая фигура, высокая грудь и красивые руки; глаза у нее были светлыми, как у Лукреции. Лицом она очень походила на Чезаре: тот же сильный подбородок, красиво вылепленные скулы и прямой нос. В тот день на ней было платье из серо-сизого шелка, очень шедшего к ее глазам и огненным волосам.
Я отпустила руку Джофре и вложила ладони в протянутые руки Ваноццы; она оглядела меня одновременно и сердечно, и расчетливо.
— Ваше высочество, донна Санча, — произнесла она. Мы обнялись, потом она отступила, взглянула на меня и, подождав, пока Джофре отойдет, сказала:
— Мой сын очень любит вас. Надеюсь, вы будете ему хорошей женой.
Я встретила ее взгляд, не отводя глаз.
— Я делаю все, что в моих силах, донна Ваноцца. Она улыбнулась, явно гордясь своими тремя сыновьями:
Джофре как раз подошел к Хуану и Чезаре и взял предложенный слугой кубок с вином.
— Не правда ли, они хорошо смотрятся вместе?
— Чистая правда, донна.
— Давайте присоединимся к ним.
Так мы и сделали. Я сразу же обратила внимание на то, что Чезаре одет не в обычное свое черное одеяние священника, а в роскошный алый камзол, расшитый золотом; Хуан, как всегда, был разряжен ярко и кричаще, в рубины, золотую парчу и ярко-синий бархат, но кардинал Валенсийский смотрелся куда эффектнее.
Я подошла к Джофре и поприветствовала остальных братьев дежурной улыбкой.
— Ваше преосвященство, — обратилась я к Чезаре, отводя взгляд, когда он расцеловал меня в обе щеки, как надлежало родственнику.
— Гонфалоньер, — обратилась я к Хуану. К моему удивлению, в глазах герцога Гандийского не было ни злорадства, ни вызова, ни скрытого гнева; его поцелуй был вежливым и отстраненным. Казалось, будто он вдруг остепенился.
Я поздоровалась с остальными гостями. Когда настало время садиться за стол, Ваноцца взяла меня за руку и твердо произнесла:
— Пойдем, Санча. Я выбираю, кому где сидеть.
К моему ужасу, она посадила меня между Хуаном и Чезаре.
На мое счастье, в начале ужина общее внимание было приковано к тостам, которые провозглашала Ваноцца как хозяйка дома. Первым она решила чествовать Хуана.
— За гонфалоньера и полководца Церкви, — с чувством провозгласила донна Ваноцца, — который принес всем нам мир и процветание!
Свита Хуана встретила этот тост приветственными возгласами; Хуан величественно поклонился, словно милостивый монарх.
— За мудрого и много знающего кардинала Валенсийского! — объявила следующий тост Ваноцца.
Он был встречен вежливым гулом. Затем очередь дошла до завершающего тоста.
— За принца и принцессу Сквиллаче! — Его встретили безмолвные усмешки.
Ужин, хоть он и показался мне нескончаемым, все же прошел не так скверно, как я опасалась. Хуан ни разу ко мне не обратился; он разговаривал с кардиналом Джованни Борджа, сидевшим справа от него. Что же касается Чезаре, он время от времени ловил мой взгляд; его глаза были полны скорби и мольбы. Однажды он попытался что-то сказать мне на ухо, пока остальные отвлеклись, но я мягко отстранилась, сказав:
