Кроме того, слова Чезаре встряхнули все мои чувства; я увидела окружающую обстановку с необычайной ясностью и впервые осознала ее значение.
Мы находились в Зале сивилл. На стенах, расписанных кармазином, ляпис-лазурью и золотом, были изображены пророки Ветхого Завета, белобородые, с лицами, воздетыми к небу, потрясающие руками и твердящие о каре Божьей, что вот-вот поразит людей. За ними стояли сивиллы с неистовыми взглядами и смотрели на тот же приближающийся рок.
Я подумала о Савонароле, поносящем с амвона Папу Александра и именующем его Антихристом. Я подумала о донне Эсмеральде, стоящей на коленях перед святым Януарием и плачущей, потому что пришел год Апокалипсиса.
Внимание мое привлекло лицо одной из сивилл; она была не темноволосой, а златокудрой, очень красивой, и без вуали. В этот миг мне вспомнилось каждое слово пророчества стреги, как будто она прошептала его заново, устами сивиллы.
«В твоих руках судьба людей и целых народов. С оружием, заключенным в тебе, — с добром и злом — нужно уметь обращаться, и каждое из них следует применить в должный срок, ибо они изменят ход событий».
А я воскликнула: «Я никогда не прибегну ко злу!» Некогда я пыталась убедить себя, что худшее зло, с которым мне пришлось столкнуться и которое я отвергла, — это брак с Чезаре Борджа.
А стрега спокойно ответила: «Тогда ты обречешь на смерть тех, кого любишь сильнее всего».
И снова она показала мне мою судьбу с такой ясностью, когда я во второй раз пришла повидаться с ней. Она сказала, что я уже освоила одно оружие; теперь мне надо научиться обращаться со вторым. Я всегда понимала, что это означает. Просто не хотела сознаваться в этом себе.
Стоя здесь, в Зале сивилл, я поняла, что у меня есть выбор. Я могу положиться на дипломатию, на благоволение Папы, на удачу, на слабую надежду, что угроза Чезаре — не более чем пустые слова, что он не нанесет нового удара.
И Альфонсо умрет.
Или я могу принять тот факт, что провидение вложило в мои жилы холодную, расчетливую кровь моего отца и старого Ферранте, что я сильна и способна справиться с делами, которые не под силу более мягким сердцам.
И тогда я сделала выбор. Из любви к брату я решила убить Чезаре Борджа.
Весь этот день я пребывала в состоянии холодной отрешенности. Я исполняла свои обязанности сиделки, улыбалась и разговаривала с братом и с Лукрециеи, а сама втайне обдумывала, как лучше всего одолеть гонфалоньера.
Несомненно, все варианты, при которых следы приведут к нам, неаполитанцам, неприемлемы. Кроме того, нельзя ничего предпринимать, пока не пройдет некоторое время после покушения на Альфонсо, иначе Папа поспешит обвинить моего брата и воспользоваться этим поводом, чтобы казнить его. А если моя попытка провалится, то это проделает и сам Чезаре. И потому, как мне ни хотелось проделать это собственноручно, пустив в ход стилет, как мне ни хотелось поскорее свершить возмездие, здесь необходимы были ловкость и коварство. Нам придется подождать. Лучше нанести удар, когда Альфонсо уже достаточно поправится, чтобы бежать в безопасное место.
Я решила, что наилучшим выходом будет наемный убийца — один из тех, с кем связываются через цепочку посредников и потому добраться до заказчика становится трудно.
Я даже поразмыслила, не попросить ли Джофре о помощи. Но нет, как бы он ни завидовал старшему брату, ему не хватит ни духу, ни умения держать язык за зубами. Точно так же я не могла обратиться с этой просьбой и к Лукреции, хотя у нее-то наверняка были подобные связи: одно дело — защищать мужа, и совсем другое — просить ее убить собственного брата. Я не хотела подвергать ее верность слишком суровому испытанию.
Но была одна персона, знающая больше людей, чем все мы, и с их помощью способная добыть самые сокровенные сведения о любом событии или человеке, — и на эту персону я могла положиться столь же уверенно, как на Альфонсо. Я решила, что она и станет первым звеном в моей цепи.
В ту ночь, пока Альфонсо и Лукреция спали бок о бок, я осторожно перекатилась на бок, встала и тихо подошла к маленькому тюфяку, на котором дремала донна Эсмеральда.
Я опустилась на колени и шепотом позвала ее, прижавшись губами к самому уху. Глаза Эсмеральды тут же распахнулись; она вздрогнула и ахнула. Я закрыла ей рот ладонью.
— Нам нужно поговорить снаружи, — тихо сказала я и указала на дверь, ведущую на маленький балкончик.
Сонная и сбитая с толку Эсмеральда повиновалась, вышла на балкон и подождала, пока я осторожно притворила за нами застекленную створчатую дверь.
— В чем дело, мадонна? — прошипела она.
Я придвинулась поближе и зашептала ей на ухо, понизив голос настолько, что сама едва могла расслышать собственные слова.
— Ты была права, когда говорила, что Чезаре — это зло. Пришло время остановить его. Сегодня он в открытую сказал мне, что собирается довести свое преступление до конца — убить Альфонсо.
Эсмеральда отшатнулась и охнула. Я прижала палец к губам, призывая к молчанию.
— Нам необходимо принять меры. Я уверена, что ты знаешь слуг, через которых можно связаться с кем-нибудь… с человеком, услуги которого мы смогли бы купить.
Глаза Эсмеральды расширились. Она перекрестилась.
— Я не могу участвовать в убийстве. Это смертный грех.
— Вина будет лежать на мне одной. Я приказываю тебе сделать это. Господь видит, что ты ни в чем не виновата. — Я на миг умолкла. — Эсмеральда, разве ты не понимаешь? В конце концов, мы исполняем дело Савонаролы. Мы останавливаем зло. Мы — карающая десница Господня, обращенная против Борджа.
Эсмеральда застыла, размышляя над моими словами. Я выждала несколько мгновений, потом возобновила нажим.
— Я клянусь перед Господом. Я умоляю его. Эта кровь падет лишь на меня одну, и ни на кого более. Подумай о грехах, совершенных Чезаре: как он убил родного брата, как изнасиловал Катерину Сфорца и бессчетное множество других женщин, как он прошелся огнем и мечом по Италии и предал Неаполь… Мы — не преступники. Мы — орудие правосудия.
Эсмеральда все молчала. Наконец лицо ее посуровело. Она приняла решение.
— Как скоро это нужно проделать, мадонна? — Я улыбнулась во тьме.
— Когда Альфонсо достаточно поправится, чтобы бежать. Скажем, через месяц, считая с сегодняшнего дня. Не позже.
Я знала, что Чезаре связан теми же ограничениями, что и я: если он нападет на моего брата слишком быстро — даже тайком, исподтишка, — все будут знать, кто виновник. А Неаполь и Испания поднимут такой крик, что Александр не сможет пропустить его мимо ушей.
— Значит, через месяц, — подытожила Эсмеральда. — Да сохранит Господь нас всех на это время.
Прошло две недели. На смену июлю пришел август. За это время донна Эсмеральда сговорилась с кем следовало, хотя не делилась со мной подробностями, оберегая меня. Надежная служанка сходила ко мне в покои и принесла оттуда драгоценности. Они должны были пойти в уплату нашему неведомому убийце.
