Джулиано потупился, став на секунду задумчивым.
— Один из «плакс»…— повторил он. — Позволь тебя кое о чем спросить: если бы тебе угрожали «плаксы», как бы ты постаралась защититься от них?
— Вызвала бы стражу, — ответила я. Выпив больше обычного, я почувствовала, что не способна ясно мыслить.
У Джулиано дрогнули губы.
— Что ж, правильно, стражники на то и нужны. Но не лучше ли узнать, что планирует враг? И, если получится, попробовать настроить его в свою пользу?
— Значит, — начала я, намереваясь беспечно произнести: «Микеланджело твой шпион», но не успела, так как в дверь постучали.
Я надеялась, что это Лаура пришла сообщить о приезде Дзалуммы, но вошел хмурый слуга.
— Прошу прощения за вторжение, мессер Джулиано, — почтительно проговорил он хорошо поставленным голосом. — К вам пришли. Требуется ваше немедленное присутствие…
Мой муж насупился.
— Кто еще? Я ведь приказал, чтобы нас…
— Отец синьоры, мессер.
— Мой отец? — пролепетала я с трудом и тут же онемела от ужаса.
Джулиано кивнул слуге и ободряюще обнял меня за плечи.
— Все в порядке, Лиза. Я ждал этого и готов с ним говорить. Я успокою его, а затем пошлю за тобой.
Он тихо приказал слуге побыть со мной до прихода Лауры, а потом передать ей, чтобы ждала здесь. Затем он нежно поцеловал меня в щеку и ушел.
Мне ничего не оставалось, как нервно вышагивать по этой странной, но знакомой комнате. Я допила вино из своего красивого халцедонового бокала и отставила его. Никакой алкоголь не мог развеять мой страх. А еще я была раздражена из-за того, что не вольна распоряжаться своей собственной судьбой и все за меня решают мужчины.
Я металась по комнате, шурша юбками по мраморному мозаичному полу. Не знаю, сколько раз я пересекла эту комнату от стены к стене к тому времени, как вновь открылась дверь.
Через порог шагнула Лаура. У нее было настороженное выражение лица, и она еще больше встревожилась, после того как слуга передал ей распоряжение Джулиано. Слуга ушел, Лаура осталась. Я с нетерпением спросила у нее:
— Дзалумма до сих пор не приехала?
— Нет, — неохотно ответила Лаура. — Наш возница вернулся без нее. Простите, что не сказала вам раньше, мадонна. Я узнала об этом еще до церемонии, но решила не расстраивать вас заранее — это было бы жестоко.
Это известие я восприняла как удар. Я любила Джулиано и ни за что бы не покинула его, но в то же время никак не могла представить, как мне жить дальше, если отец запретит Дзалумме быть со мной. Она помогала мне родиться, и была последним звеном, связывавшим меня с матерью.
Прошло чуть меньше часа. Я отказалась от еды и питья, просто сидела на стуле, а Лаура, стоявшая надо мной, бормотала слова утешения.
Я их не слышала, строго разговаривая сама с собой, но, не произнося ни одного слова вслух. Теперь мне нужно было думать о чувствах моего мужа. Ради Джулиано я буду уравновешенной, спокойной и любезной, что бы там дальше ни происходило.
Мои решительные мысли прервал громкий стук — что-то ударилось в деревянные ставни на окнах, створки были прикрыты, остались лишь щелки жалюзи. Лаура бросилась к окнам, распахнула ставни и тут же отпрянула в комнату, так как последовал еще один громкий удар, пришедшийся, видимо, в стену прямо под нашим окном.
Я поднялась и подобралась бочком к окну, чтобы выглянуть вниз.
А там, посреди виа Ларга, мой отец, без плаща и головного убора, с еще не просохшими после бани волосами, готовился подобрать другой камень. Он бросил повозку посреди дороги, и лошадь в замешательстве сделала несколько шагов вперед, затем подала назад, и теперь возница другой кареты, оказавшейся сзади, громко ругался.
— Эй, ты! Проезжай! Проезжай! Чего застрял посреди улицы!
Отец, видимо, не слышал и не видел его. Когда он потянулся к камню, один из стражников дворца закричал:
— Ступай своей дорогой! Уходи, или мне придется тебя арестовать!
Несколько прохожих — приор верхом на лошади, слуга с корзиной хлеба, грязная нищенка, окруженная такими же грязными босыми детьми, — все остановились и глазели на происходящее. В субботний день улица была полна карет, всадников и пешеходов.
— Тогда арестуй меня, — кричал отец, — и пусть весь мир знает, что Медичи думают, будто могут украсть все, что только им хочется, — даже дочь бедного человека!
Несмотря на большое расстояние, я разглядела, что лицо его искажено в истерике. Схватив камень, он готовился швырнуть его, но тут к нему подошел стражник и угрожающе поднял меч.
А я высунулась со второго этажа и крикнула:
— Остановитесь, оба!
Стражник и отец замерли и уставились на меня. Зеваки тоже. Отец опустил руку, стражник — меч. Я не представляла, что сказать.
— Со мной все в порядке, — прокричала я, ужасаясь тому, что приходилось обсуждать личные дела на виду у всех. Уличный шум вынуждал меня перейти на громкий крик. — Если любишь меня, отец, то не противься этому.
Отец выронил камень и в гневе обхватил себя руками, словно пытаясь удержать клокотавшую внутри ярость, но потом снова поднял руки и замахал ими.
— Они все забрали, разве ты не понимаешь? — взвыл он как безумец. — Они все забрали, теперь и ты им понадобилась. Мне никогда не позволят вернуть тебя.
— Умоляю… — Я так сильно наклонилась из окна, что Лаура бросилась придерживать меня за талию. — Умоляю, позволь мне быть счастливой.
— Останешься с ним, — кричал отец, — вот тогда и хлебнешь настоящего горя! — Это не было угрозой, его слова означали только скорбь. Он протянул ко мне руку и с нежностью погладил воздух, словно дотронулся до моей щеки. — Лиза, — позвал он, — моя Лиза! Что мне делать, чтобы ты услышала меня?
В то утро, когда покинула родной дом, я собрала всю свою ненависть к отцу, чтобы у меня появились силы уйти. Я напомнила себе, как давным-давно он ударил маму, чем вызвал ее болезнь; как заставил маму поехать к Савонароле, что и привело ее к смерти; как, что было хуже всего, предал ее память, став сторонником ее убийц.
А теперь я видела перед собой лишь несчастного человека, который безумно обо мне беспокоился и потому кричал принародно до хрипоты без всякого стеснения. Я невольно вспомнила безоговорочную любовь в его глазах, когда он упрашивал маму поехать к фра Джироламо, надеясь, что, быть может, она излечится. Я невольно подумала о тех ужасных страданиях, которые он, должно быть, вынес, осознав, что его увещевания привели маму к смерти.
— Прошу тебя, — закричал он, все еще протягивая руку, словно мог до меня дотронуться, — здесь мне тебя не защитить! Тебе грозит опасность, большая опасность. — Он тихонько застонал. — Пожалуйста, пойдем домой.
— Не могу, — ответила я. — Слезы капали из моих глаз прямо на мостовую. — Ты ведь знаешь, что не могу. Дай мне свое благословение, и тогда мы сможем тебя принять, и ты порадуешься вместе с нами. Все очень просто. — Мне действительно казалось, что это просто: отцу лишь нужно было подняться, войти во дворец, принять наш брак и обнять нас, и тогда мое счастье было бы безусловным. Прошу тебя, отец. Зайди в дом, поговори с моим мужем. Он опустил руку, поняв, что проиграл.
