— Верьте мне, я действительно понимаю ваши тревоги о ребенке. Я бы никогда не попросил вас ни о чем, что могло бы непосредственно навлечь на него опасность. — Леонардо помолчал. — Я был удивлен, получив ваше письмо, — ласково продолжил он. — У меня… были причины думать, что вы погибли той ночью, когда братья Медичи покинули Флоренцию. Видите ли, я не знал вашего почерка, потому и не ответил сразу. Позже я услышал, что вы вышли за Франческо дель Джоконде.
— Я прочла письмо, которое выронил Салаи, — перебила его я. — То самое, которое было написано моему мужу. До той ночи я понятия не имела, что он как-то связан с Савонаролой. Я даже не знаю, кто прислал ему это письмо.
Леонардо по-прежнему не сводил с меня внимательного, особо пронзительного взгляда. Ему хотелось поверить мне, но что-то его удерживало.
— Это правда, — сказал он скорее себе, чем мне. — Когда вы увидели Салаи после крещения, могли бы сказать мужу, что это он вытащил письмо из ящика стола. Но, видимо, не сделали этого.
— Разумеется, не сделала. Так что вы хотите мне поручить? Вы ведь не зря привезли меня сюда.
— Пьеро де Медичи желает поговорить с вами, — ответил художник.
Я открыла рот от изумления.
— Пьеро? Пьеро здесь?
— Он намерен вновь завоевать город, и ему нужна ваша помощь. Он ее получит?
— Конечно.
Леонардо отошел от мольберта и шагнул ко мне.
— Хорошо. Через три дня ровно в полдень приезжайте в собор. Пьеро встретит вас в северной ризнице.
Я задумалась.
— Женщина, одна, в ризнице… Священники сразу что-то заподозрят. Если меня увидят…
— Священники знают, что делать. Скажете им, что вас прислал Джан Джакомо. Они проведут вас в тайный ход, куда можно попасть только из ризницы.
— Почему же Пьеро просто не передал с вами то, что хочет мне сказать? Зачем ему так рисковать, встречаться со мной?
— Я всего лишь посланник, мадонна, и не берусь его понимать.
Леонардо позвал Салаи и поклоном попрощался со мной. Салаи еще раз завязал мне тряпицей глаза и отвез обратно к церкви Пресвятой Аннунциаты тем же манером.
Дзалумма поджидала меня в спальне. Я даже не пыталась скрыть свое смятение; она почуяла что-то неладное так же легко, как уловила бы аромат розового масла. Но я заранее решила, что ради ее же пользы не стану посвящать во все детали. Не успела я заговорить, как она сказала очень тихо, чтобы нас никто не мог подслушать из коридора:
— Я знаю, ты ездила на встречу к кому-то, и это имеет отношение к письму, которое читал воришка. Мне не дозволено задавать вопросы. Но я рядом и готова помочь всем, чем смогу. Распоряжайся мной как угодно.
Я взяла ее за руки и поцеловала, словно родную сестру. Но ничего не сказала ей ни о Леонардо, ни о Пьеро; одно упоминание этих имен могло стоить ей головы.
И мне, кстати, тоже. Я ушла в детскую и провела там много времени с Маттео. Держа его на руках, я гладила его нежную макушку с невероятно тонкими шелковистыми волосиками. Я целовала его мягкую щечку и вдыхала запах молока и мыла.
Три дня пролетели незаметно.
Клаудио вскинул бровь, услышав мою необычную просьбу — отвезти меня в Дуомо. Я произнесла ее непринужденно, словно это была простая прихоть, словно не прошло много лет с моего первого и последнего туда визита.
Незадолго до полудня, когда колокола оглушительно звенели, я прошла под огромным удивительным куполом и опустилась на колени недалеко от высокого алтаря, вырезанного из темной древесины и расписанного золотом.
Я тихо произносила молитвы вместе с остальными, запинаясь на словах, знакомых мне с детства; в нужных местах я вставала, крестилась, потом вновь опускалась на колени. Прихожан было мало, так как большинство из них теперь предпочитали церковь Сан-Марко с ее знаменитым настоятелем или Сан-Лоренцо, где он часто читал проповеди.
Как только служба закончилась, я поднялась и быстро прошла к главной ризнице, к той самой комнате, где молодой Лоренцо нашел укрытие в утро убийства его брата. Обитые бронзой высокие двери оказались такими тяжелыми, что, когда я попыталась их открыть, едва сдвинулись с места.
Когда я предприняла вторую попытку, то услышала позади себя шаги и обернулась. Двое священников — один молодой, второй седовласый старик — приблизились к ризнице, неся в руках золотой потир и хрустальный кувшин с водой для разбавления вина.
— Вы ищете совета священника, мадонна? — сдержанно поинтересовался старик.
Женщине не пристало отираться возле ризницы, но так как по моему виду сразу было ясно, что я не простолюдинка, он держался вежливо.
Мне пришлось прокашляться, прежде чем я сумела хоть что-то произнести.
— Мне велел прийти сюда Джан Джакомо.
— Кто-кто? — Он нахмурился, что-то заподозрив.
— Джан Джакомо, — повторила я. — Он говорил, что вы поймете.
Священник покачал головой и быстро переглянулся со своим напарником.
— Простите, мадонна, но я ничего не понимаю. С какой стати кому-то направлять вас в ризницу?
— Джан Джакомо, — сказала я громче. — Возможно, найдется другой священник, который сумеет мне помочь…
Теперь оба священника нахмурились.
— Мы никого не знаем с таким именем, — решительно заявил старик. — Простите, мадонна, но мы должны заняться делом. — Он толкнул тяжелую дверь свободной рукой, пропустил своего молодого помощника, затем вошел сам и прикрыл дверь прямо у меня перед носом.
Я принялась вышагивать перед ризницей, надеясь, что мимо пройдет какой-то другой священник. Неужели никто не был предупрежден? Или Пьеро уже пойман? У Леонардо ведь не было причин заманивать меня в ловушку…
Скоро оба священника вновь вышли из ризницы и увидели, что я никуда не ушла.
— Ступайте домой! — сердито велел мне юноша. — Ступайте домой к своему мужу!
— Как некрасиво, мадонна, — с укором произнес старик. — Зачем вы пришли сюда и расспрашиваете о каком-то мужчине? Кто вас сопровождает?
Только теперь мне пришло в голову, что со стороны можно было подумать, будто Джан Джакомо — мой любовник, с которым я ищу свидания. В эти дни, когда правил Савонарола, обвинение в прелюбодеянии было таким же опасным, как моя истинная миссия. Я извинилась и поспешила покинуть церковь.
Я ехала домой, сердитая и испуганная. Леонардо только что сделал из меня дуру, и я понятия не имела почему.
LVIII
Вернувшись домой, я сразу прошла в детскую и взяла Маттео на руки. Мне не хотелось видеть Дзалумму, которая принялась бы выразительно глядеть на меня, ожидая рассказа, а я в таком состоянии могла бы разговориться. Я отпустила кормилицу и начала укачивать сынишку. Маттео протянул ручку и, вцепившись мне в волосы, очень больно дернул — только тогда я позволила себе немножко поплакать.
