Поставив портфель на стол, старик прислонил набалдашник трости к спинке стула, после чего рукой, столь морщинистой, что она казалась покрытой веленью, снял панаму. Несколько синеватых, почти невидимых венул пробегали под кожей, исчезая на стыке искривленных артрозом пальцев. С искаженным от усилия лицом он бесконечно долго помещал сухое тело на сиденье, затем указал на висевшую за спиной Валентины небольшую картину, на которой был изображен всадник, выгнувшийся вперед в экстатической позе.
Мастерскую заполонил голос, гораздо более звонкий и сильный, чем можно было предположить по его общему виду:
— Какая замечательная выразительность при столь очевидной сдержанности! Это относится и к вашей мастерской. Марино Марини был бы рад видеть здесь одно из своих произведений.
Валентина насторожилась. Обычно никто не замечал этот рисунок, а те редкие посетители, которые обращали на него внимания, не знали, кто был его автором. Она же, однако, приобрела эту картину за баснословные для себя деньги у известного торговца с набережной Вольтера десять лет назад, в тот самый день, когда ее взяли на работу в Лувр.
Почти вся первая зарплата ушла на этот пожелтевший с годами крошечный листок тряпичной бумаги производства компании «Кансон», но она не жалела об этом безрассудстве. Валентина оставила рисунок в том состоянии, в каком он и был, даже не попытавшись устранить следы сырости, распространившиеся в нижней части. Он нравился ей именно таким, со всеми его недостатками и следами той, другой жизни, которой он жил, прежде чем попасть к ней в руки.
Взгляд старика соскользнул с рисунка на молодую женщину, затем остановился на только что вытащенном на свет божий лике Девы Марии. Губы его расползлись в снисходительной улыбке.
— Да уж… Мазня, способная восхитить разве что идиота… Вы здесь бессильны. Я всегда полагал, что произведение искусства должно гармонировать со своей оправой, — заметил он, не обидевшись на молчание собеседницы. — Поместить Пикассо или Шагала в эти жеманные апартаменты, оформленные каким-нибудь модным дизайнером, было бы абсолютной бессмыслицей. В такие, знаете ли, в которых повсюду, от пола до потолка, — мрамор, а стены выкрашены в яркие цвета. Немного кармина здесь, желтого там, пара-тройка голубых пятен… Вы со мной согласны?
Валентина кивнула. Она не понимала, к чему старик ведет, но ему удалось пробудить в ней заинтересованность или по крайней мере некоторое любопытство.
— И напротив, — продолжал он, — небольшая картина, купленная за десять евро, выглядит совсем по-другому, если сочетается со своим окружением. Мы с вами знаем, что этой Деве Марии самое место в мусорной корзине. Тем не менее она доставляла радость тем людям, в чьих руках находилась. В сущности, это лишь вопрос уместности. Ваш рисунок Марини превосходно гармонирует с вашей мастерской. Должно быть, он многое для вас значит.
Валентина не любила исповедоваться, особенно перед людьми незнакомыми. Она попыталась скрыть чувства, но губы сами собой сложились в выразительную гримасу. Этот рисунок представлял собой все ее несбывшиеся надежды. Надежды, за которые она так долго цеплялась и которые разбились вдребезги из-за нескольких поведших себя непредсказуемым образом молекул. Всадник, скакавший на этой странной лошадке, являлся воспоминанием обо всем том, что она потеряла.
— Давайте сменим тему, если вы не против.
— Конечно, простите. Я не хотел…
Молодая женщина покачала головой.
— Пустяки. Могу я узнать, что привело вас сюда?
— Я пришел предложить вам работу.
— Работы у меня хватает. Нужно спасать множество шедевров, — добавила она, кивнув в сторону гримасничающей Мадонны.
— Вижу… — только и ответил старик.
Какое-то время он раздумывал над тем, как лучше предъявить аргументы, и наконец сделал выбор в пользу самого прямого пути.
— Вы заслуживаете гораздо большего, чем это, Валентина. Мне уже доводилось видеть некоторые из ваших работ.
Он смущенно откашлялся.
— И потом… Ваши прежние работы… Они совершенно неподражаемы. Мне нужен талантливый реставратор, и вы мне представляетесь самой подходящей для этого персоной.
Валентина покачала головой.
— Это все осталось в прошлом. Посмотрите вокруг: вы видите здесь хоть унцию таланта? Я реставрирую малоинтересное старье и, если уродую что-то, никто на меня не обижается, даже напротив.
— Не можете же вы и дальше отвергать то, для чего созданы, Валентина. Вам просто не везет. Всем известно, чего вы стоите.
Реставратор ощутила прилив глухого гнева. Она попыталась обуздать накатывающую злость, но так и не смогла справиться с ней в полной мере. Запустив руку в волосы, она вытащила удерживавшие их шпильки. Длинные светло-каштановые пряди упали на плечи, подчеркнув блеск зеленых глаз.
— Вы даже представить себе не можете, что мне пришлось вынести. Я не хочу пережить это вновь.
Старик открыл портфель и, выудив из него палисандровый футляр сантиметров в десять длиной, поставил его между ними, в центр стола.
— Я хочу, чтобы вы занялись вот этим, и готов предоставить вам все необходимые средства. Вы единственная, кому я могу доверить эту работу. Когда-то вы творили чудеса.
— Вы правы. Если помните, тот рисунок исчез самым чудесным образом как раз по моей вине.
Она постаралась придать своему ответу ироничную окраску, но в голосе ее все равно прозвучала горечь.
Посетитель подвинул к ней ларчик.
— Перед тем как принять окончательное решение, взгляните на это. Если вы подтвердите свой отказ, я удалюсь и больше к этой теме мы возвращаться не будем.
Несколько долгих секунд Валентина смотрела на ларчик и наконец решилась. Дрожащей рукой развязала фермуар из ярко-красного бархата, который поддерживал футляр в закрытом положении, и приподняла крышку. Внутри находился прямоугольный предмет, который, в свою очередь, был заключен в чехол из того же бархата, что и фермуар. Все вместе было едва ли толще пакета с сахаром.
— Давайте же, вынимайте.
Старик произнес это голосом тихим, но твердым, голосом человека, привычного к тому, что ему подчиняются.
Валентина повиновалась. Натянув пару чистых перчаток, она сунула руку в чехол и извлекла из него сильно поврежденную книжицу.
На первый взгляд, то был некий средневековый кодекс формата ин-кварто, пребывавший в крайне плачевном состоянии. Лишенный каких-либо надписей переплет расползался на части; нижняя часть тома почернела — книга либо побывала в огне, либо, что еще хуже, долгое время пролежала среди догорающих головешек.
Валентина внимательно осмотрела инкунабулу со всех сторон, затем перевернула ее и с не меньшей тщательностью изучила изнанку, но так и не обнаружила ничего обнадеживающего.
— «Произведение искусства должно гармонировать со своей оправой», — повторила она слова гостя, подняв наконец на него глаза. — Вам следовало быть до конца последовательным и поместить ее в использованную картонку из-под мармелада.
