Он улыбнулся Валентине, но та предпочла воздержаться от каких-либо комментариев по поводу его чувства юмора.
Она окинула его долгим взглядом, словно только что заметила его тонкие черты, искусно растрепанные темные волосы и обворожительную улыбку. Его окружала странная аура, в которой присутствовала и уверенность, и беззащитность. «Эта смесь, вероятно, нравится многим женщинам», — подумала Валентина. Сама она к чересчур самоуверенным мужчинам относилась скорее с прохладцей.
Впрочем, в плане сугубо физическом, определенным шармом этот Давид Скотто все же обладал, даже несмотря на ссадины. Темные отметины даже придавали его слишком гладкому лицу некую мужественность. В иных обстоятельствах она бы, возможно, смотрела на него менее враждебно.
— Я даже не знаю, кто вы… — сказал Давид.
— Меня зовут Валентина Сави. Я реставратор.
— Забавно… Работаете в каком-то музее?
Валентина не испытывала желания рассказывать незнакомому человеку подробности своей жизни. Она остановилась на упрощенной версии действительности.
— В данный момент работаю на один частный фонд.
Во взгляде Давида она прочла немой вопрос.
— Я не имею права сказать вам больше, — продолжала Валентина, подумав о пункте контракта, обязывавшим ее соблюдать конфиденциальность.
В договоре, однако, нигде не говорилось, что она должна рисковать жизнью. Убийство Мари Жервекс изменило правила игры.
Валентина прикусила губу.
— Так и быть… — проговорила она. — Имя Элиас Штерн вам что-нибудь говорит?
— Это тот, что торговец? Он ведь уже умер, разве нет?
— Нет.
Давид, казалось, был разочарован этой новостью.
— Почему вас так интересует Вазалис? — спросила Валентина.
— Пишу по нему докторскую. Нет, не так… писал до начала этой недели.
— Почему же прекратили?
— Моему научному руководителю пришла в голову гениальная мысль выброситься из окна кабинета, а так как у декана я не в слишком большом почете — это еще мягко говоря, — то со дня на день меня из Сорбонны попросят. Потому я и употребил прошедшее время.
Он указал на сумочку Валентины.
— Можно взглянуть на скан, который вы показывали вашей подруге в библиотеке?
— Да, конечно.
Она развернула фотографию внутренней стороны переплета и протянула ему.
— Полагаете, это может иметь какое-то отношение к «De forma mundi»?
— Все больше и больше убеждаюсь в том, что так оно и есть.
— Могу я узнать, откуда она у вас?
— Штерн доверил мне реставрацию этого Кодекса. Он думает, что речь идет о рукописи «De forma mundi», и, похоже, данные опознавательные знаки это доказывают.
Взглянув на рисунок, Давид Скотто иронически ухмыльнулся.
— Я искал эту книгу пять лет и — надо же! — нашел, как только бросил докторскую. Кто бы мог подумать…
Он вернул ей фотографию и о чем-то задумался.
— Водитель грузовика… — нарушила затянувшееся молчание Валентина. — Вчера вечером, по вашим словам, вы его уже видели. Где именно?
Давид поведал ей о своем вчерашнем злоключении. Он быстро дошел до града ударов, но о том, что его вырвало, предпочел умолчать.
Валентина слушала его молча, глядя куда-то вдаль.
Когда Давид упомянул о причине нападения, она вдруг вышла из оцепенения и остановила его властным жестом.
— Подождите-ка… Какую именно миниатюру они попросили вас разыскать?
— В том-то и проблема. Они сами не знали, как она выглядит. Сказали только, что она принадлежала Альберу Када, моему научному руководителю. Если я ее не найду, у меня будут серьезные неприятности. Теперь-то мне ясно, что они не шутили — убьют без раздумий… Но, похоже, вас это не сильно волнует.
Только тут он заметил, что Валентина смотрит на него широко раскрытыми глазами.
— Полагаю, я знаю, о какой миниатюре они говорили, — взволнованно произнесла она. — Если я права, это будет просто-таки невероятная удача.
— После того, что мне довелось пережить за эти последние двое суток, в удачу я больше не верю. Я знаю наверняка лишь одно: мы с вами по уши в дерьме. Начиная с этого момента, все идеи хороши, даже самые бредовые. О чем вы там подумали?
— Кодекс, который мне доверили, не полон. В нем недостает первого листа.
— Хотите сказать, что в руки Када попал фрагмент «De forma mundi»?
— Все не так просто.
— То есть?
— Эта рукопись представляет собой некий палимпсест. Даже если допустить, что под ним скрывается трактат Вазалиса, в том состоянии, в каком он находится, разобрать его все равно не представляется возможным. Если ваш профессор в самом деле нашел начальный лист Кодекса, как я думаю, он, по всей видимости, ничего не смог из него извлечь. Миниатюра появилась на листке после переделки рукописи; трактат к тому времени уже был стерт и перекрыт другим текстом. Чтобы его обнаружить, придется снять один за другим два слоя, сначала — иллюстраций, а затем и чернил. Осуществить это будет не так-то и просто.
Давид допил остаток пива и озадаченно почесал подбородок.
— Не будем пока об этом… Предположим, листок, которого вам не хватает, действительно был у Када. Где он его взял? Вот в чем вопрос.
— Этого я не знаю, — призналась Валентина. — Насколько мне известно, листок исчез в девятнадцатом веке. Некто Тишендорф отослал его в Россию для пополнения императорской коллекции. После Октябрьской революции листок больше не видели.
— Как бы то ни было, Када в последние дни пребывал в крайне возбужденном состоянии. Впрочем, понять его можно: проведя всю жизнь в поиске, он наконец обнаружил доказательство существования «De forma mundi». Но в таком случае у него не было никаких причин выбрасываться из окна.
— Вы уверены, что это было самоубийство?
— Никто в этом не сомневается. Полиция даже не стала открывать дело.
Эйфория Валентины мгновенно улетучилась.
— Тогда я ничего не понимаю, — заключила она мрачно.
Схватив шлем за ремешок, Давид вскочил на ноги.
— Что вы делаете?
— Это заведение мне уже порядком осточертело. Пойдемте-ка отсюда. Самое время нанести небольшой визит вежливости Альберу Када.
28
Укрывшись в нише соседнего строения, Сорель смотрел вслед удалявшемуся скутеру. При желании он бы мог остановить водителя грузовика еще до того, как тот начал действовать, но доверился инстинкту, который советовал не вмешиваться. Мари Жервекс сыграла свою роль безупречно и сделала все то, чего от нее ожидали. Она являлась важной фигурой на шахматной доске, но, к несчастью для себя, перестала таковой быть, и Сорель без сожаления принес ее в жертву. Ей не удастся воспользоваться ни двумястами тысячами евро Фонда, которые официально были ей даны в обмен на Кодекс, ни дополнительной премией, которую она получила — на сей раз конфиденциально — за то, что неукоснительно следовала полученным инструкциям. Теперь, когда она была мертва, Сорель уже предвкушал, как переведет деньги на принадлежавший ему оффшорный счет — терять такую сумму было просто грешно.
