Для того чтобы убивать, Сорель не нуждался ни в каких катализаторах. Ему нравилось это делать, вот и все. Сколько он себя помнил, это всегда было его любимым занятием.
До чего ж все-таки шаткая конструкция — человеческое тело… Есть в этом некая патетика — верить, что человек создан для того, чтобы быть убитым.
29
Давид припарковал скутер в запрещенном месте, прямо между часовней Сорбонны и входом в Школу Хартий.
— Не боитесь оставлять здесь ваш мотороллер? — спросила Валентина.
Склонившись над скутером, Давид закрепил на заднем колесе запорное устройство.
— Иногда нужно уметь жить опасно. Пойдемте.
Он быстро зашагал к университетским воротам.
— У вас есть с собой какое-нибудь удостоверение?
— Думаю, все еще сохранился старый пропуск в Лувр. Но он просрочен.
— Какая разница? На даты здесь никто не смотрит. Вытаскивайте.
Не останавливаясь, Валентина порылась в своей сумочке и извлекла из нее пластиковую карточку, украшенную ее фотографией трехлетней давности. Она показала документ Давиду.
— Подойдет?
Он кивнул.
— Если возникнут проблемы с охранниками, наградите их улыбкой. Они обожают привлекательных девушек. Из-за этого и выбрали такое занятие. Жаль только, что вы не в мини-юбке.
— Может, хватит?
— Хватит чего?
— Ваших глупых ремарок. Я сейчас не в настроении их выслушивать. Всего за два дня меня поперли с работы и пытались задавить. Не говоря уж о вашей манере вождения. Из-за вашего чертова скутера всю спину ломит. Так что давайте эту тему закроем, хорошо?
Давид хотел ответить в том же тоне, но не успел. Они подошли к воротам Сорбонны. Давид предъявил студенческий, а Валентина показала пропуск Лувра, прикрыв пальцем графу, где указывался срок действия. Слишком занятые воротами, чтобы обращать внимание на пропуска, охранники подали знак проходить, даже не взглянув на документы.
Перед библиотекой стояла машина скорой помощи. Она отъехала, взвыв сиренами, в тот самый момент, когда Давид и Валентина прошли во двор. Они посторонились, пропуская автомобиль, а затем направились к боковому корпусу и по лестнице поднялись на последний этаж.
Давид остановился у безымянной двери.
— Куда вы меня привели? — спросила Валентина.
— Это кабинет Альбера Када.
Молодая женщина не выказала ни малейшего удивления. Она довольствовалась тем, что констатировала очевидное:
— Похоже, он закрыт.
— Уверены? Что-то мне так не кажется.
Уверенным жестом Давид нажал на дверную ручку и одновременно надавил плечом на боковую часть двери, в нескольких сантиметрах от наличника. Сухо щелкнув, язычок выскользнул из паза и скрылся внутри замка.
— Так Када открывал дверь, когда забывал ключи дома, — пояснил Давид. — Тут главное — сноровка. Сами видите, какое здесь все дряхлое; ничего не менялось с девятнадцатого века. Бюджет университета до верхних этажей обычно не доходит, заканчиваясь гораздо раньше.
Он толкнул дверь и вошел.
Валентина замерла на пороге.
— То, что мы собираемся сделать, глупо. Если нас кто-нибудь здесь застанет…
— Есть идея получше? Я не намерен сидеть сложа руки и ждать, пока эти типы придут меня убивать. Хочу найти миниатюру прежде, чем они сами за ней ко мне заявятся. Входите же, и поскорее! В любом случае не можете же вы так и стоять на входе…
Валентина повиновалась. Постаравшись сильно не хлопать, Давид закрыл за ними дверь.
В кабинете после смерти пожилого профессора ничего не трогали. Даже плащ Када находился там, где тот его оставил, — сложенный вдвое, он висел на спинке стула. Разве что кто-то закрыл окно, в которое выбросился наставник Давида.
В комнате царила странная атмосфера. Все в ней выглядело так, словно Альбер Када покинул кабинет пару минут назад — вышел прочитать лекцию или свериться с какой-нибудь книгой в библиотеке. Еще немного — и вы бы поверили, что находитесь в доме какого-то писателя, сохраненном в нетронутом виде после смерти хозяина, в доме, куда некоторые фетишисты-посетители приходят «проникнуться атмосферой». Казалось, время здесь остановилось.
Валентина испытала неприятное ощущение, будто вошла в некий мавзолей. Почувствовав себя неуютно, она поежилась.
— Мрачновато здесь как-то. Можно подумать, что с минуты на минуту он вернется.
— Было бы неплохо. Это решило бы все мои проблемы. Хотите взглянуть на кровавое пятно во дворе, чтобы убедиться в том, что он действительно умер? Отсюда, учитывая то, что мы находимся прямо над ним, его должно быть хорошо видно.
Валентина покачала головой.
— Нет уж, спасибо.
— Тогда не будем терять время даром, — скомандовал Давид. — Принимаемся за работу. Если Када обнаружил недостающий листок вашего Кодекса, то, вероятно, оставил его где-то здесь. Я возьму на себя эту часть комнаты, вы начните с другой стороны, от окна.
Не дожидаясь ответа Валентины, он подошел к металлическому шкафу, в котором его научный руководитель хранил наиболее дорогие сердцу произведения. Тот не только не был заперт, как обычно, но и створки его были приоткрыты.
Эта деталь заинтриговала Давида, так как, пусть находившиеся в шкафу книги и не представляли большой ценности, Када все же был человеком осмотрительным. Он не полагался на железную дверь собственной квартиры, предпочитая хранить редкие книги за оградой Сорбонны. Вечерами, перед тем как покинуть кабинет, он никогда не забывал удостовериться в том, что висячий замок на месте, а дверцы шкафа заперты. Ни за что на свете он бы не отступил от этой привычки. Как и большинство его ритуалов, этот тоже мог показаться смехотворным, поскольку взломать входную дверь кабинета было проще простого. Давид пару раз указывал Када на это, но тот уже прошел возраст, когда меняют привычки. И потом, он ни на секунду не мог представить, что кто-то посмеет осквернить его святую святых. Как ни крути, Сорбонна — не совсем обычное место.
Такая абсолютная вера не объясняла, почему шкаф оказался открытым. Это было совершенно не в духе Альбера Када. Каким же сильным было желание умереть, если он оставил все в таком виде. Суицид, впрочем, тоже противоречил натуре профессора.
Раздвинув створки, Давид тотчас заметил пустое пространство посреди центральной полки, прямо напротив него. Со временем у Када вошло в привычку позволять ему в любое время пользоваться своими книгами, поэтому Давид великолепно знал содержимое шкафа. Пустоту между двумя «гвоздями» коллекции, датированным 1482 годом экземпляром евклидовых «Начал» и шестью томами «Писем» Августина Блаженного, вышедшими в Париже в самом начале восемнадцатого века и переплетенными в сомнительного вкуса зеленоватый сафьян, он наблюдал впервые.
