Давид быстро произвел визуальный осмотр полок. Насколько он помнил, все книги находились на месте.
Следовательно, Альбер Када держал здесь неизвестный ему предмет. Щель была слишком узкой для книги, и напротив, небольшая картонка в пару сантиметров толщиной, из тех, в которых хранят листы пергамента, к примеру, поместилась бы в ней без труда.
— Здесь что-то было… — промолвил он, скорее для себя, нежели для Валентины. — Возможно, иллюминированный листок. Впрочем, если он здесь и был, то уже исчез. А на вашей половине? Нашли что-нибудь интересное?
— Ничего особенного. Много пыли и сваленных в кучи старых бумаг. Ему что, не было знакомо выражение «привести в порядок», этому вашему профессору?
— Это еще что! Видели бы вы его квартиру! К счастью, он никогда не был женат. Ни одна женщина не смогла ты терпеть такое ежедневно. Более неорганизованного человека мне встречать не доводилось.
— А вот это, не знаете, что такое?
Валентина постучала указательным пальцем по небольших размеров картонной папке, лежавшей на столе. То был единственный предмет, который, казалось, имел определенное место посреди всего этого беспорядка. Сбоку папки красным фломастером было выведено заглавными буквами: БРАТСТВО СОРБОННЫ.
— Так, ерунда, — ответил Давид, — не обращайте внимания.
Валентина пренебрегла его наказом. Взяв папку в руки, она присела на ближайший стул, стараясь не прислоняться спиной к плащу, который оставил на нем пожилой профессор, прежде чем выброситься в окно.
Сняв резинки, которыми была обтянута папка, она вытащила стопку листов, исписанных нервным почерком Альбера Када, и пробежала глазами несколько страниц.
— Вам что, больше заняться нечем? — вмешался Давид. — Нашли время рыться в старых бумагах! Еще не хватало, чтобы нас здесь кто-нибудь обнаружил!
— Вот так номер! Сами взломали дверь, а теперь меня еще в чем-то и вините!
Тем не менее Валентина вернула листы на прежнее место. Вновь затянув папку резинками, она повторила вслух название, написанное на обрезе.
— Братство Сорбонны. Что это такое?
Давид раздраженно пожал плечами.
— У Альбера Када были свои заморочки. Данная прихоть — из их числа. Все это глупости, если хотите знать мое мнение. Выбросьте это Братство из головы, сейчас есть гораздо более важные вещи.
— Я достаточно большая, чтобы судить об этом самой, разве нет? Так как? Скажете, что это такое?
— Вы что, никогда никого не слушаете?
— Всегда готова выслушать добрый совет, правда, не от каждого. Так как?
В конце концов Давид не устоял перед ее натиском, закрыл металлический шкаф, навесил на него, но не стал запирать замок и подошел к Валентине.
Поведя рукой, он расчистил угол стола, ничуть не заботясь о том, что тем самым лишь увеличивает беспорядок. Кипа бумаг, прежде сохранявших шаткое равновесие, обрушилась на пол.
— Черт! — пробормотал он.
Наклонившись, Давид начал было собирать листы, но, оценив размеры бедствия, отказался от своей идеи. Выпрямившись, он пнул ближайшие копии и присел на край стола, взял ручку и принялся машинально вертеть ее в руке.
Валентина смерила его взглядом.
— Вы уже закончили свое выступление?
Давид положил ручку на стол и, выказывая тем самым свой протест, поднял глаза к небу и, выразив раздражение звуком, напоминающим хрип, пустился в затребованные Валентиной объяснения.
— У старины Када было полно навязчивых идей. Этим Братством Сорбонны он начал бредить еще в незапамятные времена, лет тридцать назад, по меньшей мере. Не знаю, кто вбил ему это в голову. Он просто бредил этим. Стоило ему пуститься в разглагольствования о ней — и его уже невозможно было остановить.
— Это Братство имеет какое-то отношение к Вазалису?
— Да, конечно. В противном случае профессор бы им никогда не заинтересовался. Вазалис всегда был для него единственным источником вдохновения, на все остальное Када было глубоко начхать. Думаю, он назвал это «Братством» из романтического чувства. В действительности, насколько я понял, то был скорее некий клуб тех, кто желал спасти Вазалиса от забвения.
— Я думала, папа римский сделал все, чтобы он исчез навсегда…
— Вот именно. Када рассуждал от противного. Для него это-то и было самым убедительным аргументом: под давлением столь сильной воли любые воспоминания о Вазалисе должны были стереться. Как бы сами собой. А не забыли о нем, по мнению Када, лишь потому, что в Средние века было создано некое движение сопротивления, видевшее своей целью увековечение памяти Вазалиса.
— Полагаю, у Када имелись доказательства этой теории.
Давид саркастически ухмыльнулся.
— В этом-то и проблема. Ни в одном древнем тексте о Вазалисе нет ни слова. Его имя всплыло в небезызвестной статье Хайберга, посвященной метохионской рукописи. Хайберг не сам это все открыл. Он лишь изложил письменно старую легенду, которую монахи передавали устно из поколения в поколение. Они буквально на блюдечке преподнесли ему потрясающую историю: герой, взошедший на костер по несправедливому обвинению, злодей-папа, гениальный трактат, который уже многие века никто в глаза не видел. У Хайберга были все данные для того, чтобы сделать нужный ход, и результат превзошел все ожидания. Именно с его подачи и родился этот миф.
Черты лица его вдруг застыли, словно он осознал нечто важное.
— Постойте-ка… Ваш Кодекс — это ведь и есть метохионская рукопись, не так ли?
Валентина подтвердила его догадку легким кивком.
— Невероятно… Где вы его откопали? Все ведь думали, что он был уничтожен!
— Видимо, все ошибались.
Сделав короткую паузу, она продолжила:
— Я только одного не понимаю: от чего отталкивался Када, развивая свою теорию? Я прочла кучу статей о Вазалисе, и ни в одной не говорилось про это Братство. Над какими источниками он работал?
— Он собрал целую гору текстов, в которых определенные формулировки содержали один и тот же смысл. Честно говоря, эти отрывки столь заумны, что при небольшом обобщении можно обнаружить в них какую угодно мысль. Но вот еще что: Када заметил, что все авторы этих текстов в определенный момент своей жизни прошли через Сорбонну, — одни как студенты, другие — как преподаватели. Отсюда и название, которое он дал их небольшому обществу.
Валентина озадаченно почесала затылок.
— Как-то это слишком красиво.
— Подождите, лучшее я припас на конец. Дайте-ка досье.
Он взял протянутую Валентиной папку, сорвал стягивавшие ее резинки, просмотрел несколько первых страниц и вытащил листок со списком отпечатанных на машинке имен.
— Вот они — идентифицированные Када веселые члены нашего клуба. Ну, а теперь — держитесь! Вот это, я понимаю, круто!
