Ее рассказ изобиловал противоречивостями и нестыковками, но Рэймон Агостини сделал вид, что не заметил в нем ничего необычного. Скрестив руки на груди, он спокойно выслушал молодую женщину до конца.
— Альбер никогда не упоминал при мне ни о какой иллюстрации, — заметил он, когда она закончила. — Сожалею, но ничем не могу вам помочь. Мне об этом ничего не известно.
Его собеседники не сумели скрыть разочарования.
— Уверены? — все же спросил Давид.
— Абсолютно. Последнее время мы с Альбером редко говорили о Вазалисе. Как и все прочие, в конечном счете я тоже устал от поисков этой химеры. Должно быть, Скотто, вы были единственным, кто еще соглашался слушать Альбера. Я говорю это не для того, чтобы покритиковать. Вы были его докторантом, и постоянное с ним общение не позволяло вам взглянуть на его работу объективно.
— Но как же рукопись, которую изучает Валентина? — возразил Давид.
— Несмотря на то, что вы мне рассказали, продолжу стоять на своем: ни одного экземпляра «De forma mundi» не сохранилось. Подобных чудес не бывает.
Не став спорить, Давид с хмурым видом опустился на стул.
— Вы сообщите о нашем небольшом визите декану? — спросила у Агостини Валентина.
Профессор отрицательно покачал головой.
— Сомневаюсь, что это будет ему интересно. Декан — человек крайне занятый; не думаю, что его стоит отвлекать подобными пустяками. Вас это устраивает?
Валентина наградила его признательным взглядом.
— Спасибо.
— Не за что. Но не приближайтесь больше к этому кабинету, хорошо? Альбер умер, так давайте же оставим его память в покое. Как быть с вещами, разберемся позже.
Он повернулся к Давиду.
— Я отлично понимаю, что вы пытаетесь ухватиться за любую соломинку. Ваша докторская близка к завершению, и вам, конечно же, хотелось бы закончить эту работу. Желание вполне объяснимое. Я вас глубоко уважаю и даже считаю своим другом, поэтому скажу прямо: Альбер был единственным, кто верил в то, что вы успешно ее защитите. Другого научного руководителя вам не найти. Конечно, вы можете до конца своих дней искать этого вашего Вазалиса, но вряд ли что-то обнаружите. Подобный вздор искалечил Альберу жизнь, и самоубийство — лучшее доказательство того, как он заблуждался.
Агостини уперся руками в стол, чтобы придать своим словам больше веса.
— Надеяться не на что, Скотто. Не изводите себя, как Альбер, этими абсурдными поисками. Мне бы не хотелось, чтобы вы кончили, как он. Тут и без вас творится черт знает что!
Несмотря на всю жесткость этих слов, Давид постарался сохранить любезное выражение лица.
— Понимаю, — пробормотал он сквозь зубы.
— Если хотите, мы могли бы вместе подумать над новой темой диссертации, — не все же из того, что вы уже сделали, выбрасывать в мусорное ведро. Вам вовсе не нужно начинать с нуля. Через год, максимум через два, вы бы уже защитились. Поразмыслите над этим на досуге.
Давид не ответил. Он растерянно смотрел на белую стену перед собой, словно только что пропустил хук в подбородок.
— А вы, мадемуазель, чем теперь намерены заняться? — спросил Агостини у Валентины.
— Еще не знаю. Давид полагает, что мне пока не следует возвращаться домой.
Давид вышел из состояния оцепенения.
— Можешь несколько дней, пока все не успокоится, пожить у меня.
Валентина покачала головой.
— Это очень любезно, но мне не подходит. У меня есть один хороший друг — к нему-то я и обращусь. Он знает что нужно делать в подобной ситуации.
Давид недовольно скривился.
— Как хочешь…
Черкнув на клочке бумаге свой номер телефона, он протянул листок Валентине.
— Если понадобится со мной связаться… Кто знает, что нас ждет дальше? Может, когда-нибудь будем сидеть у камина, рассказывая друг другу о своих героических приключениях.
— Возможно, — ответила Валентина, сунув бумажку в карман. — А пока что поучись водить скутер.
Давид попытался изобразить улыбку, но та получилась какой-то кислой. Он посмотрел Валентине в глаза.
— Будь осторожна и помни: где-то поблизости бродит большой злой серый волк. Не дай ему себя съесть.
— Не волнуйся: о такое жесткое мясо он все зубы сломает. И еще раз спасибо за все.
— Не за что. В следующий раз, когда будешь переходить улицу, смотри по сторонам.
Попрощавшись с Рэймоном Агостини, Валентина направилась к двери.
— Известите меня, если вдруг, по счастливой случайности, под вашей рукописью обнаружится «De forma mundi», хорошо?
— Что, начинаете верить в чудеса? — спросила Валентина, саркастически улыбнувшись.
— «Чудеса есть мед чистых умов», говорил Гомер. Мне ли ему противоречить?
33
— Где ты, черт возьми? — вырвался из трубки голос Вермеера, более похожий на рычание. Тем не менее за повелительным тоном вопроса проскользнуло едва заметное беспокойство.
Валентина попыталась протестовать — ради принципа.
— Послушай, Хьюго, нет никакой необходимости так орать мне в ухо. У меня выдался тяжелый день и…
Он не дал ей договорить.
— Это я знаю. Ты где?
— На площади Сорбонны, у фонтана.
— Оставайся там. Сиди и жди. Мы скоро будем.
— Мы?
— Не твоя забота! Смешайся с толпой и никуда не уходи. Мы будем там менее чем через четверть часа. Будь осторожна.
Он отключился.
Лимузин прибыл ровно через двенадцать минут. Он припарковался во втором ряду на бульваре Сен-Мишель, прямо напротив площади Сорбонны.
С удивлением узнав «мерседес» Штерна, Валентина подбежала к задней дверце, которая открылась при ее приближении, явив плохо выбритую физиономию Вермеера. Она бросилась ему на шею, и автомобиль тотчас же отъехал.
— Что ты здесь делаешь, Хьюго?
— Лечу на помощь девице в несчастье. Мечтал о чем-то подобном с двенадцати лет, когда впервые посмотрел «Розу и стрелу»
[24]
. Какая жалость! Оставил свой облегающий камзол в шкафу. Нужно будет не забыть захватить его с собой в следующий раз, когда тебе вздумается вновь с головой окунуться в неприятности.
— Что ты делаешь в этом лимузине, кретин…
— Люблю роскошь, как тебе известно, а эта машина отвечает почти всем моим критериям комфорта. Конечно, не хватает мини-бара, но этот пробел я восполню по прибытии.
