Произнося это, монах наклонился к маленькой девочке, у которой началась рвота, и брызги попали ему на рясу. Он спокойно отряхнул ее и вытер лицо девочки рукавом. Девочка подняла вверх лицо и заныла, ее мать в отчаянии заломила руки.
Ральф нахмурился: да, всем здесь явно не до него с его расследованием. Подумаешь, убийство! У них у всех свои беды… И у безумца, кого он хочет разбудить, тоже. Только он никакой не безумец — со всей определенностью простучало вдруг в голове у Ральфа. Несмотря на все песни и пляски. И в словах, которые он произносил, несомненно был какой-то свой смысл, хорошо понятный и ему, и, наверное, Томасу. А танец… он был плохо исполнен и не выглядел правдоподобно. Но самое главное — непонятная, однако явная связь между этими двумя людьми: фальшивым безумцем и странным монахом.
Итак, никаких отсрочек — он немедленно допросит того, кто изображает из себя умалишенного. Пускай тот спросонья изображает невесть кого — пусть прыгает на стены, виснет на балках потолка, танцует на койках!
Ральф сжал руку в кулак и потряс им перед прислужником в лазарете.
— Видишь это? Если твой танцор опять начнет свои штучки, я найду способ его надолго успокоить. А сейчас — разбуди его!
Тот недовольно скривился, и поручив монахине заняться женщиной и целым выводком ее детей, двинулся вглубь палаты, позвав Ральфа за собой.
* * *
У палаты для особо тяжелых больных никто не дежурил, и Ральфу это не понравилось, но монах-служитель пожал плечами и сказал, показывая на людей, ожидающих, когда на них посмотрят, выслушают или куда-то уложат:
— Мы не сторожим их, коронер, а пытаемся помочь, насколько в наших силах.
— А что с этим безумным? — У Ральфа был сейчас один интерес. — Кто-нибудь будет изгонять из него беса?
— Сестра Кристина пробует исцелить его. После очередной молитвы он успокоился и заснул. Это хороший признак, так мы думаем, и не хотим ему мешать.
Но Ральф не обратил внимания на этот намек: он уже, как охотничий пес, шел по следу.
— Оставь меня с ним, — сказал он, когда они подошли к койке безумца.
Служитель повернулся и, что-то ворча, ушел.
* * *
Мужчина действительно спал, даже слегка храпел. Если все это опять не было притворством. Так думал Ральф, разглядывая его спокойное лицо: наверное, сон, как и смерть, накладывает на лицо любого преступника печать благочестия.
Тьфу ты! — укорил он сам себя. — Я, кажется, начинаю выражать свои мысли так же, как эти пустобрехи-поэты, дружки моего брата.
Он продолжал вглядываться в спящего. Нет, он не похож на того, кто в прошлом был преступником: ноздри не вырваны, оба уха тоже в целости. Правда, нос хранит следы перелома. Кем же он был в последнее время? Уличным бродягой? Солдатом?
Ральф нагнулся к его руке, лежащей поверх покрывала. Все пальцы на месте, хотя усеяны многочисленными мелкими шрамами. Определенно, человек неплохо знаком с ножами и другими острыми предметами. А может, перед тем, как сорваться с круга, он был добропорядочным ремесленником?
Мужчина пошевелился, перевернулся с бока на спину. Знака крестоносца у него на одежде не было, и вообще ничто не указывало, что он бывший воин. Верхняя одежда со складками вокруг горла и капюшоном напоминала монашескую, вместо пояса была веревка. Ткань грубая, потертая и грязная. Никакого указания на принадлежность к какому-либо монашескому ордену тоже не было.
Судя по багровому цвету лица, можно было вполне предположить, что человек либо отдавал немалую дань вину, либо провел много времени в южных краях. А возможно, и то, и другое вместе. Быть может, он был одним из тех странствующих проповедников вроде Петра Пустынника, кто склонял мужчин, женщин и даже детей к походу в Землю обетованную, чтобы они там воевали — с помощью своих посохов, кулаков и веры — против неверных и по большей части погибали или попадали в плен и становились рабами. Петр Пустынник, как и многие его подражатели и ученики, избежал, слава Богу, этой участи.
Ральфу хотелось, чтобы лежащий перед ним человек не был из числа этих презираемых им шарлатанов, пользующихся невежеством, простодушием или чистой верой своих обманутых последователей. Если бы он оказался из их братии, Ральф с удовольствием подверг бы его таким же испытаниям…
Внезапно он понял, что человек смотрит ему в лицо и сна у него ни в одном глазу.
— Хотите говорить со мной?
Голос был хриплый, речь какая-то невнятная, словно мужчина давно не произносил ни слова. Он приподнялся на койке и надвинул на голову капюшон, но тут же резко откинул его, словно нарочито показывая, что изменил намерению скрывать свою внешность.
— Ты ведь совсем не сумасшедший, — утвердительно сказал Ральф.
— А что такое сумасшествие, коронер?
— Я здесь не для того, чтобы играть словами, приятель. Как ты зовешься?
Мужчина развел руками:
— Как? Адам. Иисус. Вельзевул… Подойдет любое имя.
Ральф схватил его за воротник и посадил прямо.
— Не пытайся валять дурака со мной и снова нести всякую тарабарщину! Представление для публики окончено. Впрочем, можешь, если очень хочется, еще немного потанцевать, но имей в виду: те, кто пляшет для меня, делают это обычно на конце веревки.
— Что ж, коронер, я и вправду люблю танцы и веселье. Но не виселицу. Она мне никогда не заменит даже самый низкий потолок. И разговаривать я предпочитаю здесь, под этой святой крышей. На нашем прекрасном английском, а не на тарабарском языке.
Его слова опять звучали насмешливо, даже нагло, но в глазах затаился страх, Ральф это видел и был удовлетворен. Он толкнул его обратно на койку:
— Кто ты?
— Некто, не стоящий внимания. Вольный человек, пилигрим, который бродит в поисках исцеления своей невидимой глазу раны.
Разве не все мы такие пилигримы? — мелькнуло в голове у Ральфа. — Неплохо сказал наш безумец.
— Ты, разумеется, не безумец, — ответил Ральф самому себе, но обращаясь к мужчине. — Зачем эта игра в безумие?
— Безумие ли, коронер, бояться оруженосца Сатаны, который прячется в лесах вдоль дорог или среди бредущих в одном направлении путников? Помешанного он не трогает, на разумного нападает. Так кто из нас не в своем уме?
Ральф сжал кулаки: он ощутил почти полную беспомощность в словесном поединке с этим человеком.
— По какой дороге ты пришел в Тиндал? — спросил Ральф.
— По той, что ведет через деревню.
— Никто не видел, как ты входил в ворота монастыря. Там есть привратник.
— Надо ли меня обвинять в том, что смертные слепы? Я ведь пришел? Я здесь? И я пока еще не умею перелетать через стены, как посланцы Дьявола. Он не взалкал мою слабую и честную душу паломника, потому что есть души более сильные и крепкие…
