— Веревками? — Дони напряженно размышлял, прикидывая в сумерках расстояния и высоты. — Это, конечно, не Маттерхорн. Однако, согласен, веревки могут понадобиться. Но, послушайте, Пауэрскорт, я полагаю, у человека, который смог перебраться через кровлю пару ночей назад, нашлось время, чтобы приглядеться к ней в дневное время. Он должен был походить вокруг дома, быть может, изучить крышу с некоторого расстояния, воспользовавшись, к примеру, подзорной трубой — чем-нибудь в этом роде.
— Уверен, что так и было, — ответил Пауэрскорт. — Вы предпочли бы назначить восхождение на Сандринхем на следующую ночь, не на эту? Чтобы ваш человек мог разобраться в своей задаче?
— Мне кажется, это было бы более разумным. Нам же не хочется объяснять потом, почему один из наших людей погиб, пытаясь залезть по стене на крышу Сандринхема, не так ли, лорд Пауэрскорт? — Дони потирал, согревая, ладони, и шелест их наполнял ночной воздух. — Что вы скажете о двух часах утра? И полагаю, вы хотите, чтобы я ни единой живой душе об этом предприятии не рассказывал?
— Два часа — это очень хорошо. А полное молчание, боюсь, еще лучше. И распространяться оно должно на всех.
— Даже на Шепстоуна?
— Даже на Шепстоуна, — ответ Пауэрскорта прозвучал очень холодно.
Хотел бы я знать, что у него на уме, думал Дони, пока они возвращались к парадному входу, какие страшноватые странствия совершает его воображение? Ибо Дони понимал теперь, что ключ ко всему расследованию кроется в голове Пауэрскорта, мысленно складывающего и перекладывающего кусочки окровавленной разрезной картинки.
«Таймс», понедельник, 11 января 1892
Инфлюэнца
Болезнь герцога Кларенсского и Авондэйлского
Вчерашнее известие о серьезной болезни герцога Кларенсского и Авондэйлского опечалило всю страну, о чем свидетельствует обилие запросов, с которыми люди обращаются в Сандринхем-Хаус. Запросы производятся как устным порядком, так и по телеграфу, почти исчерпывая возможности установленного в Сандринхем-Хаусе телеграфного аппарата. Что касается истоков заболевания герцога, оно началось с того, что, вернувшись в понедельник прошлой недели с похорон принца Виктора Гогенгоэ, он почувствовал слабость, однако отправился в среду на охоту, что, как опасаются, пагубно сказалось на состоянии его здоровья. Весь четверг он провел в Сандринхем-Хаусе, однако симптомы болезни не позволяли в то время отличить ее от обычной простуды. В пятницу герцогу стало хуже, он занемог настолько, что уже не покидал своей комнаты и не смог присутствовать на данном в честь дня его рождения обеде. В субботу было сочтено необходимым испросить совета у доктора Лейкинга, который вместе с доктором Бродбентом выхаживал недавно серьезно заболевшего принца Георга Уэльского. Всю субботу и воскресенье герцог страдал от обострения инфлюэнцы, сопровождаемой пневмонией, однако врачи имели возможность сообщить, что им «удается поддерживать» его силы.
— Иностранцы, клятые иностранцы! — лорд Джонни Фицджеральд возлежал на софе гостиной в отеле Кингз-Линн. Пауэрскорт отметил, что по правую руку его застыли в терпеливом ожидании уже две высокие пивные кружки. Перед Уильямом Маккензи стоял чай и тарелка с печеньем.
— Мы все здесь клятые иностранцы, — продолжал Фицджеральд тоном исстрадавшегося человека. — Я — клятый иностранец. Ты, Фрэнсис, клятый иностранец. И Уильям тоже. Господи, да в этой части света тебя считают иностранцем, даже если ты родом из Питерборо. И все на тебя смотрят. Таращатся так, точно у тебя две головы. Зайдешь купить что-нибудь в лавку, и все, кто там есть, умолкают — а ну как ты вражеский агент.
— Наверняка в этом должны быть и свои преимущества, — рассмеялся Пауэрскорт. — Если уж на нас обращают внимание, то и прочие чужаки должны всем бросаться в глаза.
— Так оно и есть, — лорд Джонни, от души глотнув пива, стер с подбородка пену. — Что напоминает мне о моем отчете. — Он лежал на софе и смотрел в потолок. Большой паук, ускользнувший от внимания горничных, сплетал там сложную сеть для своих будущих жертв. — Сначала о русских. Слуги Сандринхема были правы. В окрестностях присутствует компания русских. Однако вынужден с прискорбием доложить, что русские эти более чем респектабельны.
Из тона, каким он это произнес, можно было вывести, что Фицджеральд затрудняется представить себе респектабельного русского.
— Их здесь шестеро, — продолжал он. То же самое, что с конюшими, подумал вдруг Пауэрскорт. Шестеро — это самое милое дело. Шестеро людей честных
[29]
и верных. Полдюжины. Половина жюри присяжных. — Все они из Санкт-Петербурга, — говорил между тем Фицджеральд, — из какого-то Технологического института при тамошнем университете. За главного у них некий профессор Иван Ромицев. У него двое помощников — Дмитрий Ватутин и Николай Деканозов. Нет, но какова у меня память-то, а? — он огляделся по сторонам в ожидании восхищения и оваций.
Двое других джентльменов — только не просите, чтобы я припомнил и их имена, все они у меня где-то записаны, — лаборанты. Всю эту команду интересует развитие печатного дела. Они хотят превратить свою типографию, которая находится в Выборге, это такое место в Санкт-Петербурге, в солидное промышленное предприятие. Приплыли сюда морем. И первым делом отправились в Питерборо, чтобы осмотреть установленные там новые машины, завезенные, насколько я знаю, из Америки. А теперь собираются в Колчестер и Лондон, полюбоваться на другие печатные станки.
— А почему их заметили в Сандринхеме, Джонни?
— Как раз к этому и подхожу. Позволишь ты мне, наконец, закончить отчет? — и лорд Джонни, протестуя против того, что его то и дело перебивают, сделал еще один гигантский глоток пива. — Вся эта компания — верные подданные царя. И поездку свою они спланировали так, чтобы взглянуть на Сандринхем. Ведь супруга их царя — госпожа царь или как она там зовется? — родственница нашей Александры, не так ли? Услышав, что здесь рядом есть королевский дворец — а русские решили, что это должен быть дворец, — они отправились взглянуть на него. Думаю, русские рассчитывали увидеть некое огромное здание вроде тех колоссальных дворцов, что стоят в их Санкт-Петербурге. Летних дворцов. Зимних дворцов. Интересно, осенние и весенние у них тоже имеются? Может быть, Сандринхем — это британский зимний дворец? Для русских так оно и есть.
Должен тебе сказать, Фрэнсис, — Джонни, вспоминая русских, рассмеялся, — Сандринхем их разочаровал. Это не дворец, говорили они в карете, которая подвозила их к главным воротам. Уж больно он маленький. Скорее — большая дача, так в их стране называют летний дом. Не думаю, Фрэнсис, что тебе стоит включать это в отчет, который ты представишь личному секретарю и главному управителю Двора. Никакой не дворец. Слишком он маленький.
Способен ли ты вообразить, Фрэнсис, хотя бы в самом буйном бреду, что кто-то из этих русских джентльменов, сотрудников Технологического института, может оказаться секретным агентом, революционером? Человеком, который днем разглядывает печатные станки, а по ночам упивается руководствами для анархистов? Думаю, нет.
