– Нет.
– Вы уверены в этом? Предупреждаю, сохранились документы.
– Нет.
– Нет или вы не уверены?
– Нет, я не вступал в такие контакты.
– Вас плохо слышно. Не могли бы вы говорить немного погромче?
– Нет, не вступал.
– Благодарю вас. Господин Председатель, я ходатайствую о том, чтобы на основании его собственных заявлений господин Димитров был привлечен к ответственности по обвинению в коррупции, присвоении чужого имущества и даче заведомо ложных показаний.
– Такое ходатайство, как я уже шесть раз разъяснял вам, господин Генеральный прокурор, не имеет отношения к данному делу и потому отклоняется.
( – Боже ты мой! – Атанас выплюнул дым, на этот раз закрыв дымовой завесой лицо Генерального прокурора.
– Хватит, прекратим.
– Да это же просто актеры. Все они актеры. Играют свою гнусную комедию.
– Актеры, квартиры, мотоциклы, расходы на обеды, воротнички, рубашки.
– Стефан, ты как?
– Нет, я хочу смотреть дальше. Будем продолжать.
– Мы должны продолжать. Это наша история.
– Да ведь СКУЧИЩА!
– В истории это часто бывает. А потом она становится интересной.
– Ты настоящий философ, Вера! И настоящий тиран.
– Благодарю. Но когда я превращусь в старую бабку в платочке, а вы в старых дурней, сосущих пиво, и наши внуки придут к нам и скажут: «Бабушка, дедушка, вы жили тогда, когда судили людоеда? Мы понимаем, что вы очень, очень, очень старенькие, но, может быть, вы расскажете нам про это?» – и мы сможем им рассказать.
– О чем, об актерах и мотоциклах?
– И об этом тоже. Но мы еще расскажем им, как он над нами потешался. Он всегда это делал и делает сейчас. Расскажем, почему все это сводилось к актерам и мотоциклам.
– Ты тиранка.
– Тсс! Смотри.
– А это кто? Тоже актер?
– Нет, банкир. Он говорит, что все деньги на счете президента попали туда по ошибке.
– А вот директор фабрики одеял. Он говорит, что они изготовили для президента всего одно шерстяное одеяло.
– Заткнитесь, ребята. Смотрите.)
____________
В эту ночь Петр Солинский, которому не спалось на полу в кабинете, перешел в гостиную и обнаружил на стене только что окантованное свидетельство о реабилитации. Еще одно доказательство того, что дистанция между ним и Марией все увеличивается.
Ее деда Румена Мешкова всегда считали верным коммунистом и деятельным антифашистом. Когда в начале тридцатых годов Железная гвардия развернула кампанию чисток, Мешков и еще несколько партийных руководителей эмигрировали в Москву. Там он продолжал оставаться верным коммунистом и деятельным антифашистом до 1937 года, когда вдруг превратился в троцкистского уклониста, гитлеровского шпиона и контрреволюционера, причем, вполне возможно, – и в того, и в другого, и в третьего сразу. Он исчез. Никто не смел расспрашивать о нем. Упоминаний о Румене Мешкове больше не было на страницах официальной истории его партии, и в течение пятидесяти лет родственники произносили его имя только шепотом.
Когда Мария объявила, что собирается писать в Верховный суд СССР, Петр не одобрил эту идею: к чему выяснять правду, если она причинит ей только лишнюю боль? К тому же это ей все равно не поможет вернуть к жизни дедушку, которого она ни разу не видела. Главным же его соображением, хотя он никогда не высказывал его вслух, было то, что выбирать придется из двух возможностей. Либо Румен Мешков предал великое дело, которому он служил, либо был подло одурачен этим самым делом. Ну и какого же дедушку ты предпочитаешь, Мария, – преступника и ренегата или легковерного дурака?
Мария пренебрегла советами мужа, отправила прошение и почти через год получила ответ, датированный 11 декабря 1989 года. Отвечал ей А. Т. Уколов, член Верховного суда СССР. Он навел соответствующие справки и может теперь ее известить, что ее дед Румен Алексиев Мешков был арестован 22 июля 1937 года по обвинению в принадлежности к троцкистской террористической организации; в качестве члена таковой принимал участие в подготовке террористических актов против руководителей Коминтерна, а также диверсий на промышленных объектах СССР. В результате следствия, проведенного областным управлением Народного комиссариата внутренних дел в Сталинграде (ныне Волгоград), он был приговорен 17 января 1938 года к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Пересмотр дела, проведенный в 1955 году, установил, что никаких данных, уличающих Мешкова, кроме противоречивых и непроверенных показаний лиц, привлеченных по этому же делу, не имелось. А. Т. Уколов сожалел о том, что нет никаких сведений о месте захоронения Румена Мешкова и не сохранилось его фотографий и личных бумаг. Однако же он мог заверить, что Румен Мешков был честным и деятельным коммунистом, что 14 января 1956 года он был полностью реабилитирован. К своему письму А. Т. Уколов приложил документ, официально подтверждающий реабилитацию.
И ты вешаешь это на стену, подумал Солинский. Свидетельство о том, что движение, которому твой дед посвятил всю жизнь, расправилось с ним как с предателем. Свидетельство, что то же самое движение двадцатью годами позже в конце концов решило, что он был не предателем, а мучеником. Свидетельство, что это же движение за тридцать четыре года даже не удосужилось сообщить кому-либо о том, что предателю присвоен статус мученика. И ты хочешь обо всем этом не забывать?
Честный коммунист превратился в троцкистского террориста, а потом снова стал честным коммунистом. Герои становятся предателями, предатели становятся героями. Властители дум и вожди народов превращаются в самых обыкновенных преступников, запускающих лапу в общественную кассу, пока, быть может в отдаленном будущем, когда-нибудь не наступит некий жуткий момент и они не предстанут дряхлыми, но обаятельными старцами в телевизионных передачах. Солинский взглянул в незанавешенное окно: в черном пространстве ночи горели слова «Стойо Петканов: реабилитация вождя». Случится ли подобный поворот событий или не случится, отчасти зависит и от того, как он проведет последнюю неделю процесса.
А кем же станут профессора права, представители обвинения, мужья, отцы? Как назовут их? Или они останутся безымянными? На что им надеяться в роковые часы истории?
– Хочу рассказать тебе, что я однажды услышал от человека, считавшего себя очень мудрым.
Генеральному прокурору не хотелось слушать. Его собеседник стал вызывать в нем гадливость. Прежде, когда он, Солинский, был всего лишь рядовым гражданином, его ненависть к Петканову не носила личного характера и даже помогала ему. Ненависть к Петканову скрепляла и объединяла всех, кто считал себя оппозицией, она была созидательна. Но с тех пор как он стал ежедневно видеться с этим человеком, разговаривать с ним, спорить, его чувства изменились. Теперь это было отвращение к определенному человеку, вызывавшему у него ярость, брезгливость и даже презрение. Стыд за прошлое, теперешнее омерзение, страх за будущее – вся эта мешанина истерзала Солинского. Ему казалось, что он ненавидит Петканова так же сильно, как любил когда-то свою жену; бывший вождь вернул ему крепость чувства, словно натянул провисший канат, возвратил яркость эмоций, потускневших в течение долгой семейной жизни. И сейчас он с брезгливостью ждал, что скотина экс-президент угостит его очередной цветистой пошлятиной, которую какой-нибудь замордованный герой труда выудил из собрания речей, статей и документов скотины экс-президента.
