– А вы встречаетесь в Бруклине или где-нибудь
поблизости? Я присоединюсь к вам? – Я знала, что они наверняка встречаются
где-то недалеко от моего дома, потому что в этом районе жили все его друзья.
– Послушай, в любой другой день – пожалуйста,
с удовольствием, но сегодня вечеринка только для парней.
– Да? Ну ладно. Я хотела повидаться с Лили,
обмыть нашу новую квартиру, но мы… в общем, она на меня дуется. Не понимает,
почему я не могу нормально говорить по телефону с работы.
– Знаешь, Энди, вынужден сказать, что и я
иногда этого не понимаю. То есть я знаю, у твоей начальницы тяжелый характер, –
поверь, это я понимаю, но мне порой кажется, что ты воспринимаешь все слишком
серьезно. – Ясно было, что он изо всех сил пытается смягчить свои слова, не
дать прорваться раздражению.
– Может, я и вправду воспринимаю все серьезно!
Что в этом такого? – огрызнулась я, униженная донельзя тем, что он не хочет
меня видеть и не упрашивает пойти на вечеринку, где соберутся все его друзья, и
принимает сторону Лили, хотя она не права и он тоже не прав, – Ведь это моя
жизнь. Моя карьера. Мое будущее. А как ты предлагаешь, чтобы я к этому
относилась? Как к пустячку, забаве?
– Энди, ты искажаешь мои слова. Ты же знаешь,
что я не это имел в виду.
Но меня уже прорвало, я ничего не могла с
собой поделать. Сначала Лили, а теперь и Алекс? Мало мне одной Миранды, так еще
и от них нет сочувствия? Это было уже слишком; мне хотелось разрыдаться, но
вместо этого я кричала:
– Идиотские шуточки – вот что для вас моя
работа! О, Энди, ты работаешь в модной индустрии – разве это может быть трудно?
– передразнила я, ненавидя себя за каждое срывающееся с языка слово. – Что ж,
простите меня, не всем же дано быть ангелами без крылышек, не всем же дано быть
аспирантками. Простите меня, если…
– Перезвони, когда успокоишься, – оборвал меня
он, – я не намерен больше это слушать.
И он отключился. Отключился! Я ждала, что он
перезвонит, но он так этого и не сделал, и к трем часам, когда я наконец сумела
уснуть, у меня не было вестей ни от Алекса, ни от Лили.
С тех пор прошла уже неделя – все вроде бы
успокоилось, но что-то было не так. В редакции вовсю кипела работа над новым
выпуском, и я не могла выкроить ни минутки, чтобы самой наладить отношения с
Лили, но я рассудила, что, как только мы переедем, все войдет в свою колею и
вспомнятся студенческие времена, когда жизнь была куда более приятной.
Грузчики приехали только к одиннадцати. Минут
за десять они разобрали мою драгоценную кровать и забросили все в фургон. В
новый дом я поехала с грузчиками; папа и Алекс уже были там – препирались с
консьержем, на вид – вылитым Джоном Гальяно; мои коробки были свалены у стены
вестибюля.
– Энди, хорошо, что ты приехала. Мистер Фишер
не дает ключей от квартиры, пока нет самого нанимателя, – сказал папа, улыбаясь
до ушей, – и это весьма разумно с его стороны, – подмигнул он консьержу.
– А что, Лили еще нет? Она обещала подъехать к
десяти, максимум к половине одиннадцатого.
– Да нет, мы ее не видели. Позвонить ей? –
предложил Алекс.
– Да, лучше позвонить. А мы с мистером Фишером
пойдем наверх, а потом начнем поднимать вещи. Спроси, не нужна ли ей помощь.
Мистер Фишер расплылся в сладострастной
улыбке.
– Ну конечно, мы теперь с вами как одна семья,
– сказал он, пялясь на мою грудь, – зовите меня Джон.
Я чуть не поперхнулась остывшим кофе и
подумала, может ли быть так, что боготворимый всеми человек, вдохнувший новую
жизнь в марку «Диор», умер (а я об этом и не подозревала) и возродился в образе
нашего консьержа.
Алекс кивнул и протер очки краем свитера. Мне
почему-то импонировала эта его привычка.
– Иди с папой. Я позвоню.
После обмена любезностями я задалась вопросом:
хорошо или плохо, что мой папа и консьерж так сдружились? Ведь этот последний
будет знать все подробности моей личной жизни. Вестибюль мне понравился, хоть и
был несколько старомодным. Стены облицованы каким-то светлым камнем, перед
лифтом и у почтовых ящиков – неудобные с виду скамьи. Наша квартира – 8С –
выходила окнами на юго-запад: хорошая сторона. Джон открыл дверь своим ключом и
встал сбоку, словно гордый родитель.
– Пожалуйте, – провозгласил он.
Я вошла первой; я была готова к тому, что в
нос ударит запах сероводорода, и не удивилась бы, если бы с потолка сорвалась
парочка летучих мышей, – но была приятно поражена светом и чистотой. Справа
находилась кухня: узенький пенальчик – двоим не развернуться – с белым
кафельным полом и белым же кухонным гарнитуром. Посудомоечная машина
отсутствовала, но крапчатая серая столешница представляла собой миленькую
имитацию под гранит, а над плитой была встроенная микроволновка.
– Ничего себе, – сказал папа, открывая
холодильник, – тут уже и поддоны для льда есть.
Рядом с кухней была гостиная, там уже
поставили перегородку, и получилась вторая спальня. Собственно гостиная при
этом осталась без окна, но это меня не волновало. Спальня была вполне
приемлемых размеров – уж точно больше, чем моя прежняя; окно и балконная дверь
заняли всю стену. Между гостиной и настоящей спальней помещалась ванная,
выложенная ядовито-розовым кафелем, – что ж, могло быть и хуже. Я прошла в
спальню, которая оказалась значительно больше гостиной, и огляделась. Крошечный
встроенный шкафчик, под потолком вентилятор, маленькое грязноватое окошко
смотрит в окно соседнего дома. Лили выбрала себе эту спальню, и я с радостью
согласилась. Ей приходилось много заниматься, и она предпочитала иметь больше
свободного пространства – зато мне достались свет и выход на балкон.
– Спасибо, Лил, – прошептала я, хоть и знала,
что она меня не слышит.
– Что, солнышко? – спросил папа, входя, в
комнату.
– Да нет, ничего, просто подумала, какая Лили
умница. Я даже не ожидала ничего подобного, чудесная квартира, правда?
Он опустил глаза, пытаясь подобрать подходящие
слова.
