– Не поэтому, – возразил комиссар. – Тем более что вы не арестованы, а находитесь в настоящее время под охраной. Под моей охраной, – подчеркнул добавил он. – Но дело в том, что на телеграф вообще посторонним входа нет. И от вас, в вашем, действительно, особом положении телеграмму не примут. Но вам и не нужно со мной ходить. Напишите текст, я отправлю.
– Ой, Василь Василич, душка! – захлопала в ладоши Мария. – Сейчас напишу. Я быстро…
Вернулась она через минуту.
– Вот. Написала. Кажется, без ошибок. Без самых страшных ошибок, – добавила она, улыбнулась.
На ее щеках заиграли ямочки, а темно-серые с голубой поволокой «романовские» глаза смотрели на него с благодарностью и, даже ему показалось, с какой-то нежностью.
– Я должен буду прочесть, хотя, поверьте, не привык читать чужие письма. Уж не сердитесь, Ваше высочество…
– Я же теперь вам не высочество! – возмутилась Мария и топнула ножкой. – Мы же договорились! Зачем вы меня дразните?
– Поверьте, и в голову не приходило мне дразнить. Да и не умею – поверьте, – возразил комиссар.
– Что с вами поделаешь! – сказала Мария. – Ладно, можете называть меня «товарищ Ваше высочество»!
– Слушаюсь, товарищ Ваше высочество! Как прикажете. Теперь можно идти?
– Нет! – строго заявила Мария. – Не можно! Еще одна причина: все-таки я вами недовольна. Вы слишком серьезны, товарищ комиссар Яковлев. Слишком! Но я вижу вас насквозь! Вы пытаетесь сейчас уйти от ответственности!
– Простите?.. От какой ответственности? – удивился комиссар.
Мария сокрушенно вздохнула и покачала головой:
– Вот что значит верить мужчинам, которые суть сплошные воплощения коварства! Ведь он только что поклялся в товарищеской верности! И после этого вы говорите, что я должна доверять мужчинам? Никогда! Даже если он большевистский комиссар! Вот! – она протянула ему листок.
Комиссар поднес его к фонарю и прочел текст, написанный неестественно крупным детским почерком:
«Едем хорошо. Все здоровы. Сели в поезд. Тепло и хорошо. Как здоровье маленького? Христос с вами. Папа. Мама, Мария».
– Ошибок нет, Мария Николаевна. По крайней мере, я их не нашел, – сказал Яковлев. – Только, знаете ли, здесь нужно кое-что изменить. Текст пусть остается. Но подпись я поставлю свою.
– Это зачем же, товарищ Яковлев? – удивилась Мария.
– Затем, товарищ Ваше высочество, что так вернее дойдет.
– Да? А это… А это будет хорошо?
– Так будет очень хорошо, – заверил он.
– Ежели вы так считаете… Впрочем, мы же с вами товарищи. Да? Тогда спасибо, – она крепко пожала ему руку.
Уже открывая дверь из вагона в тамбур, комиссар услышал реплику Николая:
– Да, как же все-таки права наша Ольга! Как же она точно подметила: везет нашей Машке на комиссаров! Я вижу, он тебе очень понравился.
Яковлев задержал шаг.
– Может, и понравился! – с вызовом отозвалась дочь.
– Мошеть, ты и самуж за него хочешь? – ворчливо спросила Александра. – И выйтешь?
– Нет, замуж не получится, – грустно ответила Мария. – Я опоздала. С него комиссарочка глаз не сводит. А он с нее…
– Комиссарочька влюблена комиссара? – засмеялась Александра. – Ты и это заметила?
Мария вздохнула.
– Да. Она в него по уши втрескалась!
– Where you take such words, Mary? Who has learned thee
[104]
?
Яковлев закрыл за собой лязгающую дверь тамбура.
20. НИКОЛАЙ. ИЗ ТЮМЕНИ В ОМСК
Было уже заполночь, но поезд все еще стоял на станции Тюмень. Отъехать эшелон должен был четыре часа назад. Машинист нервничал: ему было приказано быть готовым к отъезду каждую минуту. И прошел уже четвертый час, он держал машину под парами, однако приказа все не было, и кочегар совершенно напрасно швырял в топку драгоценный уголь, который нашли в здешнем депо – в тендере узкоколейной «кукушки», заброшенной и покрытой ржавчиной и грязью.
В пульмане, где разместили Романовых, на стенках висели потускневшие, но совершенно целые, даже без трещин, зеркала, сохранилась обивка мягких диванов малинового бархата, хотя и потертая. Она и сейчас издавала легкий аромат французских духов. Действовали ватерклозет и душ, правда, горячей воды пока не было. Но скоро должна появиться – Седнев и Трупп затопили обе вагонные печки. Уже через полчаса заметно потеплело.
Мелкие, но характерные признаки нормальной жизни, уже подзабытой, сильно подействовали на Александру. Он медленно осела на бархатный диван и долго не шевелилась. «Да… – подумала она. – Была ли она, та жизнь, с собственной крышей над головой, с чистыми простынями, одеждой, бельем, с ванной, где холодная и горячая вода, с библиотекой, и прогулками во внутреннем саду Зимнего дворца без всякой стражи?.. Может, я просто сплю… А когда проснусь, вес вокруг будет, как прежде. Но когда же я проснусь?»
Сердце Александры мелко трепыхалось, как у пойманного воробья. В последнее время аритмия мучила ее чуть ли не каждый день. До тех пор, пока у Боткина имелся дигиталис, он с ней справлялся. Но вот дигиталис кончился. Лекарств не только в Сибири, но во всей России днем с огнем не сыскать. У тобольского провизора не было даже лавровишневых капель. Местные лечились, в основном, у знахарей.
Боткин попытался сам изготовить лекарство: три недели настаивал на водке цветы наперстянки. Однако настойка вызвала у Александры такой приступ аллергии, что Боткин испугался шока. Пришлось открывать драгоценную склянку с остатками морфина.
И сейчас Боткину и Марии, его неизменной помощнице, пришлось почти час растирать Александре руки и ноги, и лишь после этого Александре немного полегчало. Она расслабилась, успокоилась; сердце забилось легко и ровно. Наспех выпив стакан чаю и откусив крошечный кусочек пряника, легко уснула. Легла и Мария. Дорога ее тоже измучила вконец: она уже не могла даже разговаривать.
Николай осторожно открыл дверь и вошел к ним в купе. Александра время от времени вздрагивала во сне, говоря что-то неразборчиво по-английски. Мария спала тихо, как мышка. Один раз всхлипнула, по щеке ее медленно скатилась слеза, но дочь не проснулась.
Николай попытался тихо задвинуть дверь. Она сразу не поддалась, но вот, наконец, лязгнула и стала на место. Дочь тихонько простонала во сне, повернулась на другой бок и снова затихла.
Николай немного постоял в коридоре. Он тоже чувствовал невыносимую усталость. Каждый шаг давался с большим трудом. Казалось, что сосуды на ногах были наполнены не кровью, а жидким чугуном. Николай медленно пошел к себе, лег на диван и попытался уснуть. Но не смог. От его дивана тоже слегка пахло духами «Мадам де Коти», запах волновал Николая, и через час борьбы с самим собой он понял: не уснуть. Сознание раздваивалось – одна половина боролась за отдых, другая продолжала безостановочно и упрямо фиксировать все, что происходит вокруг.
