Никогда Николай не забудет те страшные десять дней и ночей, когда Алексей, страдая от боли в ушибленном суставе, кричал почти без перерыва на весь Александровский дворец. От его криков некуда было деться. Они были слышны даже на других этажах. Лишь на полтора-два часа он забывался в полусне. Но, проснувшись, снова кричал на весь дворец одно и то же: «Мама!.. Мама!.. Больно!.. Спаси!.. Господи помилуй!» Тогда никто не сомневался, что дни и часы мальчика сочтены. Лейб-медики Федоров и Боткин шепотом посоветовали Александре готовиться к самому худшему.
Сразу же после консилиума Александра послала Распутину в Покровское телеграмму с просьбой помолиться о сыне. Через час получила ответную: «Маленький будет жить. Григорий».
Через двадцать минут случилось чудо: Алексей неожиданно уснул – глубоко и спокойно. Он проспал почти сутки. Боль прекратилась. Гематома на колене стала на глазах рассасываться, отек спал, и через два дня мальчик уже был почти здоров.
Убийцы лишили жизни целителя, которому сам Господь дал силу врачевания, кара должна была последовать неотвратимая и справедливая.
– Он был проходимцем и мошенником! Он лез в государственные дела! – гремел великий князь Николай Николаевич. – Он влиял на императрицу! Он компрометировал ее. Она писала ему письма!..
Терпение Николая в кои веки лопнуло, он неожиданно взорвался.
– Дядя Николай! Ваше высочество! Как вы можете повторять этот бред! Письма! Я тоже писал Распутину письма. Так что же – он меня тоже компрометировал? Если вы читали мерзость расстриги Илиодора
[107]
и хоть на секунду допустили, что в ней может быть напечатана правда, то прямо вам скажу: мне очень не хочется разочаровываться. До сих пор мне казалось, что самый умный и порядочный человек в России – это вы!
Николаша от такого афронта просто онемел, только таращился на неожиданно осмелевшего племянника. Козлиная бородка великого князя дрожала. Он, никогда и ни перед кем не робевший, не мог, к собственному удивлению, произнести ни слова.
– И, наконец, когда вы поймете, что отношение мое и Аликс к Распутину – наше семейное дело, куда никто не смеет совать свой нос, даже вы! Да, мне приходилось с ним говорить на государственные темы. И что? Но ведь с вами я тоже говорю на государственные темы. Слушаю ваши советы. Часто поступаю по вашим рекомендациям. Значит, вы тоже вмешиваетесь в государственные дела? Да именно так – по вашей же логике. Так может, не Распутиным должны были заняться Пуришкевич и Феликс с Дмитрием?..
Николай вытащил папиросу, сделал несколько жадных затяжек и, наполовину не докурив, бросил.
– Я вам скажу, почему некоторых – не будем уточнять кого! – трясет от зависти и ненависти к Распутину. Да потому, что впервые при дворе появился простой русский человек. Простой крестьянин. Человек из самой гущи народа, много видевший и много испытавший. Жизнь народа, настоящую жизнь России он знал лучше, чем вы, чем любой из моих министров, да и больше чем я… Прошу вас, дядя, умоляю: больше никогда не говорите мне о Распутине! – он замолчал.
И добавил, уже мягче:
– Прошу прощения за то, что я отобрал у вас так много времени… Вы, наверное, спешите.
И Николай демонстративной тщательностью стал рассматривать бумаги на своем столе – у него не было личного секретаря и поэтому ему часто приходилось работать до поздней ночи.
Николаша задом открыл дверь кабинета и зазвенел шпорами по лестнице.
Между тем, еще вчера Николаша восторгался Распутиным. Старца ему открыли жена Стана, черногорская принцесса, и ее сестра Милица, жена великого князя Павла Николаевича. «Die schwarze Mдdeln» – черные бабенки, как называла их Александра. Они и ввели Распутина и во дворец.
Но уже в пятнадцатом году Николаша, тогда Верховный главнокомандующий, сильно изменился в своих мнениях. Однажды Распутин прислал ему телеграмму, в которой сообщал о своем желании прибыть в ставку и помолиться о победе русского воинства. Николаша немедленно ответил: «Приезжай: повешу». Распутин не приехал.
Теперь, после того как Россия убедилась, что убийство старца останется безнаказанным, в стране, и, прежде всего в верхах, произошло самое ужасное. Россия поняла: теперь можно все!
На самом деле крестьянин села Покровское Тобольской губернии Распутин-Новых не был виновен даже в сотой толике тех грязных дел, которые ему приписал сначала шеф жандармов Джунковский, а потом высшее общество, для которого газетное слово было сильнее, чем Святое Писание. Поначалу Николай пытался объяснить самым близким, что химера Распутина создана с одной целью – расшатать трон, а с ним и самодержавное устройство России. Напрасно. Даже Сандро – самый здравомыслящий и порядочный из всех Романовых, тоже верил светским мерзостям.
Николай ощупал левый карман френча. Последнее письмо Распутина на месте. После смерти старца Николай не расставался с этим письмом никогда. Листок, исписанный каракулями полуграмотного мужика, чей почерк сразу разобрать невозможно, пожелтел и потерся на сгибах. Но Николай помнил последнее предостережение старца наизусть.
В 1908 году, когда Австрия захватила Боснию и Герцеговину, Николай растерянно размышлял, стоит ли России вмешиваться. Проницательный старец тогда сразу понял, что заботит царя. Он умел читать мысли. И прямо заявил: «Я вижу, Папа, ты уже позабыл японскую. Рано забыл! Еще не остыла та кровь русская, а ты уже новую задумал проливать. Папа! – возвысил голос Распутин. – Сам Господь говорит сейчас тебе через меня. Балканы не стоят русской крови!» И тем охладил императора.
В августе 1914 года, когда была объявлена мобилизация, Распутин прислал из Покровского телеграмму: «Папа! С войной придет конец России и тебе, и Маме и деточкам, ты потеряешь всех до последнего человека. Молюсь за тебя и за Маму и за весь русский народ. Вразумись. Григорий».
В тот вечер у них была Вырубова. Обе женщины встревожились, увидев, что Николай, дочитав телеграмму, побагровел. Ничего никому не объясняя, Николай медленно смял телеграмму в клочок, сунул ее в карман и вышел, не попрощавшись с Вырубовой.
Распутин не унялся. Через две недели – армия была уже на марше – Александра, заплаканная и осунувшаяся, после завтрака отдала Николаю письмо:
– От Нашего Друга, – тихо сказала она. – Прочти без меня.
Он решил прочесть вечером. Однако просидел над бумагами допоздна. Нащупал в кармане сложенный пополам конверт. Но открывать не стал – сильно устал. Он даже не стал, как обычно перед сном, читать своего Щедрина, погасил настольную лампу с розовым шелковым абажуром, подлил немного масла в лампадку перед иконой Серпуховской Божьей матери «Неупиваемая чаша». Электричество во дворец провели лет шесть назад, обитатели дворца – семья и обслуга – привыкли к его яркому свету, но в качестве ночника новомодная лампа не годилась. «Завтра, – успел подумать он, стремительно погружаясь в первые сновидения. – Все лучшее – на завтра…»
