Утром, после кофе без сахара и сливок (сливки и сахар к кофе в семье всегда считались баловством и позволялись только по праздникам, иногда по выходным) Николай вышел в парк. Было только девять часов, но белесое августовское небо обещало такую же невыносимую жару, как и вчера. Николай попытался представить себе, как стремительно, с песнями, прибаутками и посвистом русские войска переходят западную границу. И как бегут по улицам прусских городков и деревень, прячась за кустами, словно зайцы, испуганные немцы, бросают на дороге тяжелые каски с острыми шишаками, короткие карабины с примкнутыми штыками-ножами. Иначе быть не может. Все рассчитано. Два стремительных броска: армия Реннекампфа – направление север, и армия Самсонова – северо-запад – обеспечивают стремительный захват Пруссии, и на этом первый этап осенней кампании будет закончен. Второй этап – с наступлением первых холодов, когда замерзнут дороги, выпадет снег и можно использовать телеги и сани, поскольку пропускной способности железных дорог Российской империи катастрофически не хватало.
Перейдя границу, русские войска почти сразу потеряли управление, с трудом ориентировались на местности. Командиры часто не имели понятия, где в данный момент находятся.
Очень скоро войска, входя в ту или иную прусскую деревню или городишко, сначала понемножку, несмело, а потом открыто занялись грабежами. Так командование русское командование уже с первых дней обеспечило противника прекрасными разведывательными данными – с помощью местного населения, ставшего первыми жертвами мародерства. Вдобавок штабы не имели даже самых примитивных шифров и обменивались информацией и получали приказы «искровками» открытым текстом. За что германцы, безусловно, должны были представить к высоким наградам весь Российский генштаб поголовно.
Тем не менее, Николай по нескольку раз в день получал из Ставки и от военного министра донесения о неумолимом и неудержимом продвижении его победоносной армии на запад. Успехи войск превзошли все его ожидания. Русский «паровой каток» сметает все на своем пути. Война началась хорошо. Что тут еще мог сказать Распутин? Предостережения и пророчества сибирского старца опровергла жизнь. Значит, и отец Григорий не всемогущ. Видимо, он и сам это понял, потому что на четвертый день войны он заявил уже совсем другое, и его слова даже процитировал даже «Гражданин» – газета, которую издавал князь Мещерским. Князь люто ненавидел Распутина, однако же, напечатал – без комментариев, без злобы и ругани. И правильно. Отец Григорий сказал: «Ежели ввязались в войну и ничего не вернешь, то всем нам надо постоянно и усердно молить Господа, чтобы он даровал победу русскому оружию – Святой Руси – над европейскими и еретиками и басурманами».
Вернувшись с прогулки, царь взялся за письмо. Распутин, который и сам не всегда мог разобрать собственный почерк, на этот раз написал ясно – аккуратными печатными буквами. Царь бросил взгляд на первые строчки и дальше читал уже не останавливаясь. Дойдя конца, перечитал снова… Потом в третий раз – медленно, вникая в каждое слово
[108]
.
«Государь Земли Русской! Огромная туча, полная горя и несчастия, нависла над Россией, темная, и никакой свет через нее не проходит. Прольется море немереное слез и еще больше крови, и какие слова мне найти, чтоб ты увидел тот неописуемый ужас. Знаю, войну тебе навязали, а они не знают, что она значит неминуемую гибель. Тяжка Божья кара, если к разуму не прислушаться. Царь-отец не должен позволить безумцам уничтожить себя и его народ. Даже если победим германца, что будет с Россией? Она и без того больна страшно и смертельно, еле дышит. Крестьянство погибает от тяжкого труда, голода, нищеты и темного невежества, и нет предела и края свирепостям твоих начальников. О таком великом бедствии никто не помышлял с начала времен, когда Россия умоется кровью. Страшная гибель, и горю не видно конца. Григорий».
«Сколько можно об одном и том же? – раздраженно подумал Николай. – А если он не только мне рассказывает о своих видениях… Тут же запишут в германские шпионы». Он сунул письмо в ящик стола, куда складывал бумаги, уже не нужные, но еще не предназначенные к уничтожению. И забыл о нем вплоть до своего ареста. Вспомнил он об этом письме, когда лихорадочно сжигал свой архив.
В тот же первый год войны, в ноябре четырнадцатого, Распутин снова появился Петрограде. Он довольно быстро оправился после удара ножом в живот, который нанесла ему монахиня-сифилитичка Хиония Гусева. Старец открыто говорил своим почитателям, не соображая, видно, что подобные разговоры во время войны могут быть расценены как вражеская пропаганда.
– Слишком много мертвых, раненых, вдов, сирот… Слишком много разорения, слишком много слез… Подумайте о всех несчастных, которые не вернутся более. И скажите себе, что каждый из них оставляет на земле пять, шесть, десять человек, которые по нем плачут… я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре. А те, которые возвращаются с войны увечными калеками – они в каком состоянии? Больше двадцати лет будут пожинать в России только горе. Против воли Божией Россия вступила в войну. Христос Сам горько плачет, видя потоки слез и крови и слыша стоны, возносящиеся нему с земли Русской. Но им, генералам и министрам, гибель народная не мешает ни есть, ни пить, ни веселиться. Увы, не им одним отольется кровь русского крестьянина-хлебопашца, собирающего днесь самую кровавую жатву. Она отольется и Отцу земли Русской, ибо царь – отец всех крестьян русских, а детей своих не защитил. Возмездие будет ужасным.
О том, что Распутин ведет изменнические разговоры, Николай вскоре узнал от министра внутренних дел Хвостовая, которого именно старец в свое время проталкивал на эту должность.
– Надо как-то ему подсказать, – заметил царь, выслушав доклад Хвостова, – чтобы он как-то… сдержанней, что ли, высказывался. Не понимает разве вреда?
Хвостов рьяно взялся выполнить царскую волю: велел подготовить убийство старца. Но не успел. Сам Распутин не догадывался, с какой стороны ему грозила смертельная опасность. Узнал только после отставки Хвостова от товарища министра внутренних дел Степана Белецкого, который охотно продавал своего теперь уже никому не опасного шефа.
Старец был сильно огорчен. Александра долго не могла успокоиться и требовала наказать Хвостова. Николай же сделал для себя другой вывод: не так уж и всемогущ Распутин, и не все ему открыто, если он даже предположить не мог, что Хвостов, обязанный своей карьерой старцу, готовил его убийство.
В конце концов Николай приказал графу Фредериксу и дворцовому коменданту Воейкову, который приходился Фредериксу зятем, больше не пускать Распутина ни в Зимний дворец в Петрограде, ни в Александровский в Царском Селе. Но скоро Распутин через Александру обратился к царю с просьбой не призывать в действующую армию его сына Дмитрия, который имел законное право на отсрочку. Царь оставил прошение Друга без внимания и даже не ответил ему. Не помогли и просьбы Александры.
– Мы не можем быть такими неблагодарными! – настойчиво убеждала она мужа, – Особенно после того, как он спасаль Бэби!
