– За пять минут не получится, товарищ Авдеев! – весело возразил Стрекотин.
– Ладно, десять минут даю. Ну, что зенки выкатил? Живо! Арестованных кормить-поить все равно надо. Такой закон. Кто арестовал, тот и обязан кормить!
Арестованные просидели в полутьме полтора часа, когда появились двое солдат. Один нес пыхтящий самовар, другой положил на стол три больших каравая черного хлеба и несколько кусков сахара. Постоял, подумал, два куска забрал и сунул в карман. Вытащил из кармана нож и отрезал половину каравая.
– Что ж, нам голодать, что ль, вас охраняючи? – хмуро объяснил он и ушел.
– Извольте чайку! Говорят, как чаю попьешь, так сразу на дворе теплее становится! – заявил повар Харитонов.
– Замечательно! – воскликнула Мария. – Ура! Живем! Все остальное – ерунда!
Отец тоже улыбнулся и спросил:
– А как бы нам реквизировать у «товарищей» хоть пару чашек?
– Поручите мне, ваше величество, – отозвался Чемодуров и ушел на кухню. Скоро он явился. Величественно держал на вытянутых руках поднос, на котором были две эмалированные зеленые кружки, две чашки тонкого китайского фарфора и пивная братина.
– Чур, мне из пива! – захлопала в ладоши Мария. – Я первая сказала!
– Непременно, ваше высочество, – пообещал Чемодуров. – Как только появится, так и подам.
Очнулась Александра. Обвела взглядом комнату и болезненно спросила:
– Почему темень? Почему нет свет?
Трупп щелкнул выключателем, под потолком загорелась люстра о трех угольных лампочках.
– Ура! Еще ура! – закричала Мария. – Да будет свет!
– Да будет! – согласился отец. – «Mehr Licht!»
[126]
– это сказал Гете за минуту до смерти.
Он взял каравай, отломил кусок, подумал и протянул Труппу:
– Алоизий Егорович! Ваш!
– О, нет, ваше величество, – запротестовал Трупп. – Нет…
– Что значит «нет»? – рассердился Николай. – Не смейте мне перечить! Кто у нас тут бывший император? Вы или я?
– Конечно, конечно, ваше величество, – испуганно проговорил Трупп. – Разве кто сомневается?
Следующий кусок Николай отдал Боткину, потом Демидовой, потом Чемодурову. Мария свою долю получила последней.
– Не знаю, как кто, – заявила она, отламывая от куска и запивая его таким же черным чаем, который ей налили в пивную братину, – но более вкусного хлеба я никогда еще за свою жизнь не пробовала!
– А вот мне давеча повезло! – заявил Николай. – Я попробовал еще лучший. При очень секретных обстоятельствах!
Он подмигнул Боткину. Доктор улыбнулся в бороду и едва заметно кивнул.
– Что за тайны? Какие секреты? Расскажите немедленно! – потребовала Мария. – Вы тоже участвовали? – повернулась она к Боткину.
Тот слегка смутился и пожал плечами.
– Мама! Нюта! – возмутилась Мария. – Смотрите! Они составили заговор! У них тайны! Парижские. Вернее, Тобольские! Уральские!
– Нет, Мария Николаевна, – возразил Боткин. Тут ничего тайного нет.
– Так расскажите!
– И ничего интересного, поверьте.
– А вот вы сначала расскажите, а потом мы решим – интересно или нет! – заявила Мария.
– Гм… Может, его величество пожелает?..
– Папа! – потребовала Мария. – Общественность ждет с нетерпением!
Николай оставил кружку в сторону, обвел общественность долгим взглядом и печально вздохнул.
– Ну что ж, видно, придется признаваться… Давеча ночью так проголодался – никакого спасу! А никого нет. Все спят. Смотрю – дверь в купе Евгения Сергеевича открыта. Я заглядываю – лежит Евгений Сергеевич на боку, храповицкого на всю ивановскую задает и прижимает к себе обеими руками – крепко так прижимает, надежно – знаете что?
– Окорок! – заявила Мария.
– Ошибка.
– Сковородку с яичницей!
– Он прижимает к себе… бутерброд с маслом! Представляете?
– Ах, батюшки! – воскликнула Мария. – Прямо к сюртуку!
– К сюртуку, – подтвердил Николай.
– Это правда, Евгений Сергеевич?
Боткин поднял брови и хмыкнул.
– И что дальше? – потребовала Мария. – Какой стороной он к себе прижимал бутерброд? Маслом?
– Конечно, не маслом! – возразил Николай. – Разве Евгений Сергеевич себе мог бы позволить такую… м-м-м… роскошь? Нет, масло было наружу… И что же я делаю? Ложусь на пол… и по-пластунски, ползком, как опытный разведчик – а ведь вы все знаете, что я очень опытный разведчик! – подползаю к Евгению Сергеевичу… Совсем неслышно… как индеец Чингачгук и… – он выдержал паузу: в комнате стояла тишина. – И аккуратно так… осторожно!.. начинаю вытаскивать бутерброд у Евгения Сергеевича из рук… – он снова замолчал.
– И что? – не вытерпела Мария. – И что дальше?
– А он не отпускает!
– Ах! Ох! Он отпускает! Евгений Сергеевич! Так крепко держали?!
Тот беспомощно развел руками – что еще сказать?
– Представляете? Так-то вот, – грустно пожаловался Николай. – Так что мне делать? И только я пальцем снял с хлеба немного масла, как в этот момент, внезапно…
Внезапно отворилась дверь. На пороге стояли Авдеев и двое солдат. Они были встречены таким взрывом смеха, что Авдеев обескуражено остановился.
– Прекратить! Тишина! – крикнул он, махнув рукой. – Что такое? В чем дело? Почему шум? Беспорядок?
– Это все вы! Все из-за вас! – заявила Мария.
– Как? Что-то я тебя, барышня, не понял!..
– Просто вы, глубокоуважаемый гражданин красный комендант, так хорошо подняли нам настроение при встрече, что мы никак остановиться не можем, – с невинной улыбкой сообщила Мария.
Авдеев насторожился, но потом решил не ввязываться: он уже понял, что эта царская дочка остра на язык и с ней лучше в перепалки не вступать.
– Все! – скомандовал он. – День окончен. Отбой! Уже десять часов. Теперь всегда так будет – в десять часов проверка, отбой и спать!
– Но ведь на самом деле еще рано, – попытался запротестовать Николай. – Ведь еще свет на дворе.
– Комендант дважды приказы не повторяет! – угрюмо сказал Авдеев. – Тут вам не Зимний дворец.
Мария всплеснула руками.
– Ой! Какая я вам благодарная! Какое вам спасибочко большое! – поклонилась она в пояс. – А то я уже целых три часа всех уговариваю спать идти, режим соблюдать, а никто меня не слушает!.. Никакой дисциплины, представляете? Спасибо, хоть вы помогли мне…
Авдеев подозрительно посмотрел на нее, но промолчал. Постоял, попыхтел и, не сказав ни слова, ушел.
