Алексей покачал головой. Его сегодня похвалили второй раз, чего и за полгода не бывало, однако, никакой радости или хотя бы удовлетворения он не ощутил.
– Я не знаю, какая у меня будет судьба, Клавдия Михайловна, – произнес он. – Я не знаю, что будет завтра с моими родителями, которых я очень люблю. С моими сестрами, которых я люблю не меньше. Наверное, ничего хорошего. Но что бы ни произошло, я всегда вас особо буду благодарить за тот подарок, который вы нам сейчас сделали. Что-то изменилось – вокруг и в нас. Вы чувствуете, девочки? – обратился он к сестрам. Они промолчали, только Ольга едва заметно кивнула. – Это удивительно
[140]
, – тихо закончил он.
Когда Клавдия Михайловна собралась уходить, Ольга попросила у нее Некрасова на несколько вечеров.
– Мы очень любим вместе читать вслух, – объяснила она. – Особенно сейчас, по вечерам, когда нет родителей и очень грустно.
– С удовольствием, – сказала учительница. – Возьмите, я дарю вам эту книгу, Ольга Николаевна.
– Бесконечно вам благодарна! – обрадовалась Ольга. – Но как же вы?
– У меня есть почти точно такое же издание, – успокоила ее Биттнер. – Ну вот: у вас теперь появился еще один друг. Главное его достоинство в том, что он, в отличие от некоторых других, вам никогда не изменит и в трудную минуту не бросит.
– Вы даже не представляете, Клавдия Михайловна, – растроганно произнесла Ольга, – какую радость вы нам сегодня доставили. И какой важной для дальнейшей жизни была наша беседа! Алексей-то – Алексей!.. Я в последние дни его совершенно не узнаю! Мне кажется, он так поумнел.
– Да, – согласилась Биттнер. – Алексей Николаевич растет прямо на глазах – я тоже это заметила. Он именно сейчас умнеет больше душою и сердцем. Это важнее, чем умнеть рассудком. Вы меня понимаете?
– Я очень хорошо вас понимаю, – с чувством произнесла Ольга.
Однако вечер, так прекрасно начавшийся, неожиданно оказался испорчен и изгажен.
Только Биттнер ушла, как через несколько минут в коридоре послышался грохот сапог. Резко отворилась дверь, и в классную комнату вошли четверо. Один, выступавший впереди, – весь в коже: куртка, кепка, сапоги и даже брюки. На ремне справа болтался неизменный желтый ящик маузера – повсеместная мода на это пистолет докатилась к середине 1918 года и до Сибири. Понятно: чека. Сопровождали чекиста вооруженный матрос и двое солдат из отряда Кобылинского.
– Этта Романоф? – спросил он с каким-то странным акцентом. – И кто тут есть за старого… за старший?
Ольга с достоинством выпрямилась.
– Можете обращаться ко мне, гражданин – не имею чести знать вашего имени и отчества. Если вам нужны дети из семьи Романовых, то они перед вами. Вы пришли по адресу, – холодно ответила она. – Если нужны родители, вы опоздали: родители в отъезде. Но если вы к тому же не знаете, что прежде чем войти в комнату, надо постучать в дверь, представиться и испросить разрешения, то я вам об этом напоминаю. Кстати, добрый вам вечер!
Кожаный не отвечая прошел в комнату и сел за стол. Взял двумя пальцами за переплет книгу, раскрыл на весу, посмотрел на шелестящие страницы, бросил книжку на стол, снова открыл ее и прочитал:
– Нэ А Ньекразоф… Этта кто есть? Дворян? Русски дворян? – спросил он.
– А вы кто есть? – звонко спросил Алексей. – Крестьян? Немецки крестьян или крестоносец? – дерзко уточнил он.
– А ты замолчать должен! – неожиданно крикнул кожаный. – Ты что себе позволять?
– Нет! – смело выступила вперед Анастасия. – Это что вы себе позволять? Как вы посмели войти в охраняемый дом? Кто вас пустил? Охрана! – закричала она. – На помощь!
Ее крик произвел неожиданное воздействие на кожаного. Он поспешно встал и густо покраснел. А солдаты Кобылинского щелкнули затворами винтовок и направили их на кожаного.
Распахнулась дверь, стремительно вошел полковник Кобылинский.
– Я же вас предупреждал! – крикнул он уже с порога. – Я же вас просил, гражданин Родионов, без меня или моего сопровождающего по дому не ходить!
Но кожаный уже пришел в себя. Хорошо было видно, как он наливался злобой.
– Ты мне предупреждал? – прищурив глаза, презрительно спросил он у Кобылинского. – Я есть уполномоченный Тобольского и Уральского советов и коллегии вэчека! А ты мне предупреждать?! А если я тебе дам приказ? А ты не сделаешь? – он положил руку на маузер. – Что будет? Я скажу тебе, что будет: я буду тебя расстреливать! По закону революции.
– Пройдите в коридор, – приказал полковник своим солдатам, и когда закрылась дверь, продолжил.
– Гражданин Родионов, – сквозь зубы проговорил Кобылинский. – Посмотрите на себя в зеркало. На кого вы похожи? И уберите руку с вашей пушки, иначе, даю слово, вы покинете дом в карете скорой врачебной помощи. Ваши приказы и полномочия адресуйте кому-нибудь другому. Я подчиняюсь напрямую только Совнаркому, лично гражданину Ульянову-Ленину или его личному комиссару Яковлеву!
Родионов прищурил один глаз, другим оглядел безоружного Кобылинского.
– И геде твой комисса-а-ра? – спросил он. – И геде твой Совнарко-ома?
Внезапно, шагнув вплотную к Кобылинскому, он выхватил маузер и рукояткой пистолета ударил Кобылинского в лоб. Полковник пошатнулся, кровь хлынула со лба ручьем, заливая ему глаза.
– Ну-у? – спросил Родионов. – Ты увсе меня по-онял? Или не увсе?
Он снова занес руку с маузером, но тут истошно заревела Анастасия. Послышался топот сапог в коридоре, однако, прежде чем отворилась дверь, через всю комнату со свистом пролетел какой-то снаряд, врезался Родионову в висок, сшиб ему кожаную кепку и залил чем-то черным ему правую половину лица и правый глаз. Родионов покачнулся, выронил маузер, с грохотом упавший на пол, схватился обеими руками за лицо. Черная жидкость просочилась у него между пальцами. Он замер на месте: чернильница, пущенная рукой Алексея, слегка контузила Родионова. Пока тот приходил в себя и осознавал, что черная жидкость – вовсе не кровь его, в комнату вбежали солдаты охраны, среди которых были унтер Воскобойников и сопредседатели солдаткома Матвеев и Дзеньковский. Кобылинский наклонился, поднял с пола маузер Родионова, сунул ему в деревянную кобуру и застегнул ее. Тот все еще пребывал в столбняке, закрывая лицо руками.
Кобылинский приложил ко лбу носовой платок и приказал солдатам:
– Отставить тревогу! Все в порядке. Тут недоразумение… Проводите гостей к выходу! И без меня больше никого по дому не пускать.
Когда все ушли, Анастасия бросилась в Алексею, обняла его за шею и торжествующе закричала:
– Вот он, наш Давид! Одним ударом сшиб Голиафа! Одним ударом! Вот это был удар!
– Действительно, Давид, – бледными губами попыталась улыбнуться Татьяна.
