– И что же вы? – заволновался Николай.
– Я согласился, – ответил Деревенько.
– О, Господи Боже мой! – прошептал Николай и крепко пожал доктору руку. – Как замечательно! Как разумно вы решили, Владимир Николаевич! Это же очень хорошо!.. Теперь у нас есть связь со свободой!
– Не каждый день, – напомнил Деревенько.
– Да пусть хоть даже не каждую неделю! – воскликнул Николай. – Но все-таки… А скажите, что-нибудь слышно о… комиссаре Яковлеве?
Деревенько оглянулся, хотя они были совершенно одни, подошел к шторе, заглянул за нее – Алексей спал, а Александра лежа читала какую-то английскую книжку. Потом беззвучно подошел к входной двери и резко открыл ее. В коридоре никого не было.
– Комиссар Яковлев… – едва шевеля губами, прошептал Деревенько. – Комиссар Яковлев, он же бывший боевик Константин Мячин, он же офицер и агент разведывательного управления генерального штаба Антон Стоянович… До недавнего времени – личный агент Ленина и Свердлова. О нем пока принципиально нового ничего.
Николай с огромным интересом ловил каждое слово доктора.
– Удивляюсь вам, Владимир Николаевич, – восхищенно сказал он. – Вам известно то, что совсем неведомо мне, а ведь я должен знать в первую руку!
– Все знать невозможно, Ваше Величество, – словно утешая его, проговорил Деревенько. – А чаще всего и не нужно: лишний груз знаний – это лишняя тяжесть на душе и лишняя ответственность. Для таких дел существуют специалисты.
– Скажите мне в дополнение, что вы и есть такой специалист, – проворчал Николай.
– В какой-то мере был, – признался Деревенько. – Был!.. – огорченно добавил он.
– Я и этого не знал!.. – упрекнул его Николай.
– Не было необходимости, – заметил Деревенько. – Когда-нибудь, в лучшие времена, полагаю, вы узнаете гораздо больше.
– Вы уверены, что они наступят? – с горечью спросил Николай.
– Непременно наступят! – заверил его Деревенько. – Ночь не может длиться вечно. После нее всегда наступает день. Нужно всего лишь пережить сумерки. Это уже легче. Правда, они могут длиться чертовски долго…
Николай вытащил из кармана жестянку и открыл крышку.
– Не угодно ли закурить?
Доктор в нерешительности протянул руку, потом одернул.
– Берите, прошу вас, сделайте одолжение! – настаивал Николай.
– Право, Ваше Величество, у меня ведь будет возможность достать папиросы… – отказался доктор.
– Тогда и я у вас одолжусь! – заверил его Николай. – Прошу!
Они закурили. Доктор помахал рукой, разгоняя ароматный дым.
– А что не принципиально нового о Яковлеве? – спросил Николай. – Мне можно знать, надеюсь? Я умею хранить государственные тайны, – торопливо добавил он.
Деревенько едва заметно улыбнулся, и Николай не понял – то ли с одобрением, то ли с тонкой насмешкой.
– Факты таковы, – сообщил Деревенько. – Отряд свой Яковлев распустил. Всем выдал жалованье и командировочные деньги, снабдил официальными предписаниями и увольнительными, а сам исчез. С ним исчез его громила… ну, этот матрос-чекист… и женщина.
– «Комиссарочка» – так ее называла Мария… – проговорил Николай. – Она тоже… А у вас есть какие-нибудь предположения на сей счет?
– Только предположения, – ответил доктор. – Думаю, Яковлев где-то поблизости.
На следующее утро произошло нечто такое, что обычно называют чудом. К завтраку на столе оказались черный и белый хлеб, полтора фунта свежайшего сливочного масла, четыре фунта такого же творога, пять десятков яиц, два трехлитровых кувшина парного молока, шесть колец домашней колбасы.
Александра смотрела на эти богатства и не верила своим глазам. Она уже была на грани истощения и авитаминоза, ей вполне реально угрожала цинга, потому что она могла есть только вермишель, а организм уже отказывался ее принимать. Она увидела творог и невольно потянулась к нему ложкой, но тут же стыдливо одернула руку.
– Сей же момент, Ваше Величество, – сказал улыбающийся Седнев и положил ей на тарелку горку творогу.
– Боже мой! – воскликнула Александра. – Да это же наша посуда!
– Да, мамочка! – крикнула Анастасия. – И ложки, и чашки, и вилки. Теперь у каждого будет своя. Как жалко!..
– Ну почему ше жалко, глюпий ребенок! – притворно возмутилась Александра, одновременно улыбаясь – сердечно и открыто впервые за несколько месяцев.
– Так ведь скучно теперь! – заявила Анастасия. – А то было романтически-революционно!
– Романтик хорошо в меру, – отрезала Александра. – Когда ее много, это не романтик, а большой-пребольшой неудобство. Но, Иван Михайлович, – обратилась она к повару Харитонову. – Может, вы сжалитесь и поведаете мне, ничего не знающей среди этих всех умников старой и глюпой женщине: откуда эти яства сказочные?
Харитонов с легким полупоклоном ответил:
– Насколько мне известно, Ваше Величество, из ближайшего монастыря.
Александра повернулась вопросительно к мужу. Он коротко сказал шепотом:
– Авдеев. Не удивляйся. Но – секрет!..
– Impossible
[158]
! – поразилась Александра.
– Тем не менее, это факт, – подтвердил муж. – Но, повторяю, полная секретность.
– Бог всемогущ! – прошептала Александра и перекрестилась на образ Тихвинской Богоматери, висевший в красном углу столовой. И вдруг спросила: – А где Мария?
– Сейчас вернутся. Ее кто-то позвал к воротам.
– Ну, час от часу!.. – только и смогла произнести Александра. – Уже и к воротам! Кто же вызвал?
Открылась дверь и в столовую влетела Мария с трехфунтовым глиняным горшком в руках.
– Мед! – закричала она. – Мед, настоящий, монастырский!
– Откуда? – одновременно спросили Николай и Александра.
– Монахиня, – ответила Мария. – Мама, я охране немного оставила, а то как-то… неловко.
– И сколько? – строго спросила Александра.
– Ну… ложек пять-шесть, – смутилась Мария.
– Так нельзя, – укоризненно произнесла Александра. – Первое правило: если Господь тебе что-то хорошее посылает, отдай десятину. То есть десять процентов – кому хочешь: церкви, бедным…
– Тюремщикам! – ехидно подхватил Алексей.
– Правильно, тюремщикам, – подтвердила Александра.
Неожиданно Демидова закашляла – громко и сердито.
– Вы что-то хотите сказать, дорогая Нюта? – посмотрела на нее Александра.
– Ничего, Ваше Величество, особенного не хочу сказать, – без особого энтузиазма сказала Демидова. – Только одно: когда горе – нельзя много горевать. Но когда радость – тоже забываться не следует… Что завтра? Нам не дано знать.
