Оставалась самая трудная задача – проникнуть в дом Ипатьева и благополучно выйти из него вместе с пленниками. И тут Яковлеву повезло: он вошел в контакт с Авдеевым после того, как комендант совершенно неожиданно сделал арестованным послабление. Комендант сначала послал в монастырь для переговоров с настоятельницей доктора Деревенько, потом под покровом ночи явился сам в монастырь и предложил матери Августине помогать семье.
Когда же Яковлев решил, что настало время встретиться с Авдеевым, выяснилось, что комендант Дома особого назначения прекрасно знает, кто такой Константин Мячин и никогда не мог подумать, что Яковлев и Мячин – одно и то же лицо. После осторожного и долгого прощупывания друг друга Авдеев согласился помочь побегу. Но потребовал гарантии безопасности как перед красными – и их обещал ему комиссар Яковлев, личный агент Ленина и Свердлова, так и перед белыми – и эти гарантии ему дал царский офицер и сотрудник разведуправления генштаба Стоянович.
– На случай прихода белых лучшая гарантия – Романовы, – добавил Яковлев. Надежнее быть не может. Что же касается красных, то здесь главная роль принадлежит доктору Деревенько. Он должен создать о тебе в чека самое хорошее мнение. Тут все зависит от тебя. Только вот что учти: насколько мне известно, террор по отношению к Романовым не понравился некоторым высокопоставленным постояльцам Американской гостиницы
[160]
. И хорошо, что ты вовремя его прекратил, иначе очень скоро «прекратили» бы тебя. Сейчас самая лучшая тактика – поблажка в отношении питания, но ужесточение режима в остальном: сократить прогулки, строгое соблюдение распорядка, может быть парочка, внезапных обысков… И одновременно показательные репрессалии для одного-двух караульных, которые обкрадывали Романовых. Сейчас т должен создать о себе мнение одинаковое для обеих сторон: «Зверь, но справедливый зверь».
– Завтра же, – пообещал Авдеев, – сокращу им прогулки до получаса. Нет, до пятнадцати минут.
– Еще что-нибудь нужно – но не из арсенала маркиза де Сада.
– Нет, совсем запретить им ходить в сад не могу, – отказался Авдеев. – Это уж чересчур. И мальчишка больной – у него ничего больше нет для развлечений. Он с папашей как выходит – так у них разговоры, философия там у них… – с каким-то оттенком зависти сообщил Авдеев.
– Да, я это и имел в виду, – усмехнулся Яковлев. – Но что-нибудь еще надо для демонстрации гуманного зверства.
– Вот! Придумал! – обрадовался Авдеев. – Запретить пользоваться электричеством после девяти вечера. Но свечами пусть пользуются… Или вот еще: предложу Лукоянову, председателю чека, чтоб он запретил свободный поход Деревенько!
– Насчет доктора – хорошая мысль! – одобрил Яковлев. – Очень хорошая. Конечно, полностью чека не запретит его посещения: они тоже хотят его использовать в дальнейшем «в темную». Но сократить – сократят. Да и они сами, наверное, уже опасаются, чтоб не стал доктор агентом белых или… нашим агентом – нашим с тобой.
– А ты. Костя? Что-то я не пойму тебя сейчас! – вдруг спросил Авдеев. – Ты все же за белых или за красных?
Яковлев покачал головой, потом забрал полу ряс, достал из кармана своих военных брюк трубку, в которой оставалось немного табака, но спохватился и сунул ее обратно.
– Еще не хватало, чтобы чернецы табак курили, – хмыкнул Авдеев. – Ну, так скажи мне!..
– Я, Саша, за нас с тобой, – медленно и веско ответил Яковлев. – То есть за красных, но без троцких и голощекиных. Уже сейчас голощекины въезжают на нашем с тобой горбу в их собственный рай. Так что, Саша, друг мой, много еще русской крови прольется… Ты понимаешь меня?
– Чего ж тут не понять?.. – проговорил Авдеев. – А царя зачем освободить хочешь? Скажу тебе честно, мне жалко стало почему-то… Нет, не его! Детей. Они-то ни при чем. Но вот ему лично я никогда не прощу ни японской, ни германской – сколько моих сродственников и друзей было убито зазря! Кровавый Николашке – он Кровавый и есть! И суровый беспощадный суд трудового народа должен над ним свершиться! Но ты все ж таки скажи мне, Костя, зачем он тебе? Опасное ведь дело. А пользы? Народу? Или вот нам с тобой – какая польза?
– А ты, Саша, – спросил Яковлев, – зачем прислал к ним монахинь с молоком?
– Ну… – замешкался Авдеев. – Так я же тебе сказал: детей жалко. Тут все просто.
– Ну, вот и я тебе скажу правду, – ответил Яковлев. – В чем ты, безусловно, прав – царя надо судить. И я сам Николаю о том же честно говорил. И Ленин того же хочет, и это правильно. Но все делать по закону, по суду! А дети, ты совершенно правильно говоришь, не могут отвечать за его ошибки и даже преступления. Я тебе больше скажу: из них – из девочек и мальчишки тоже – могут вырасти хорошие граждане новой России. Они по сути своей ребятки-то хорошие.
– А вот ежели… – засомневался Авдеев, – ежели Антанте или немцу захочется возвернуть их на трон?
– Желания иностранцев мало, – заявил Яковлев. – Нужно, чтоб того же захотела вся Россия или хотя бы большая часть. Она этого не хочет – ни белая, ни красная. Но я тебе не сказал самого главного. У Николая есть возможность очень серьезно смягчить свою участь и тем повлиять на будущий приговор суда. И он, кажется, это готов сделать. У него есть возможность помочь нашему социалистическому Отечеству. И хоть частично искупить вину. И его помощь сейчас ой как нужна! Вот Ленин меня и послал сюда, чтобы дать царю такую возможность – послужить и помочь Советской России. Голощекин и Заславский его перехватили.
– Стой! – вскочил Авдеев, и глаза его загорелись. – Так ты и есть комиссар Яковлев?! Враг народа?
– Ты уверен, что я враг?
– Так Шайка тебя называет, – оправдываясь, сказал Авдеев.
– Да, – усмехнулся Яковлев. – Вся их шайка! Вот ты сам и реши, кто настоящий враг народа и с кем ты.
– Лады! – заявил Авдеев и протянул Яковлеву руку. – Поработаем вместе.
Подготовка к бегству шла неторопливо, но основательно. Наконец, был назначен срок – день выдачи жалованья охране. Почти все охранники, несмотря на все усилия и драконовские меры Медведева, умудрялись в этот день напиваться. Авдееву так и не удавалось дознаться, кто приносит в дом денатурат. Но теперь у него была задача противоположная – не пресечь пьянство в день получки, а дать ему волю. Скоро он намекнул Романовым о возможном отъезде и просил держать все в секрете
[161]
.
