– День вам добрый, уважаемый гражданин пассажир! – сказал проводник, чуть поклонившись.
Голощекин чуть кивнул.
– Что? – спросил он. – Чего тебе?
– Мне – совсем ничего, уважаемый гражданин пассажир, – почтительно сообщил кондуктор. – А вот в нашем вагоне… едет другой важный гражданин пассажир. Через два купе от вас.
– Ну и что с того? – удивился Голощекин.
– Они спрашивают, не изволите ли вы с ними повидаться, – ответил проводник.
– Что еще за гражданин? – Голощекин недовольно посмотрел на проводника, потом на свой стакан.
– Да так… – пожал плечами проводник. – Серьезный такой… В шляпе. Не снимает.
– Что не снимает?
– Шляпу не снимает, – терпеливо пояснил проводник. – С виду такой приличный господин, то есть гражданин. На иностранца похожий. Вроде даже на еврейского раввина.
– Какие еще раввины? – хмуро спросил Голощекин.
– Не знаю, – сказал проводник. – Только похож. И желает вас видеть.
– Зачем еще? – с легким раздражением проговорил Голощекин. – Знать не знаю никаких раввинов!
– И я, с вашего позволения, не знаю, – шевельнул усами кондуктор. – Только настаивают-с.
Голощекин немного подумал, снова посмотрел на свою воблу, на полную стопку.
– Ну, хорошо, – наконец согласился он. – Пусть зайдет.
– С вашего-с позволения… – сказал проводник. – Он сам просит вас к нему соизволить. Если, говорит, у вас такая возможность появится в сей же час.
– В сей час? – возмутился Голощекин. – Он что – папа римский?!
– Никак нет, гражданин барин, – почтительно возразил кондуктор. – Я ж говорю: на раввина еврейского похож-с.
– Какого черта? – повысил голос Голощекин. – Что еще за евреи? Здесь что – синагога?
– Никак нет-с, гражданин комиссар! – вытянулся проводники. – Здесь курьерский поезд экстренного назначения!
– Откуда тебе известно, что я комиссар? – подозрительно прищурился Голощекин.
– Не могу знать – совсем не известно-с! – ответил кондуктор. – Только, воля ваша, и так видно.
Голощекин еще немного поразмыслил.
– Скажи ему, что мне некогда по раввинам бегать. А коли у него что ко мне есть, пусть зайдет. Завтра. Часов двенадцать. Или лучше в девять вечера. Тоже завтра.
– Слушаюсь, – взял под козырек кондуктор и задвинул дверь.
– Стой! – вдруг крикнул ему вслед Голощекин. – Стой, тебе говорю!
– Где он? – спросил Голощекин.
– Так я же сказал – через два купе.
– Я подумаю, – бросил комиссар. – Ничего ему не говори. Иди.
Состав набрал полный ход. Это был хороший поезд, он состоял всего из пяти вагонов и двух паровозов – один спереди, другой сзади. Поезд имел статус литерного, шел прекрасным ходом, везде получая зеленый свет, остановки были редкими и короткими. Голощекин прикинул, что этак дня через три с половиной он будет дома.
Ехали в поезде новые чиновники новой власти, военные и отчетливая категория пассажиров, трудно поддающихся определению. Впрочем, опытный глаз в них сразу узнавал тех, кого тогда стали называть мешочниками. Но это были не те обычные несчастные мешочники, которые носились из города в деревню, а потом обратно, чтобы выменять на последние драгоценности жены или на новые советские рубли хоть какую-то еду: с полпуда муки, флягу постного масла – о сливочном уже забыли; иногда удавалось купить кусок сала, и уж в совсем редком, счастливом случае – окорок. Советские дензнаки крестьяне брали неохотно – больше спрашивали царские николаевки, не отказывались от керенок. Но тот люд ездил совсем в других поездах, – переполненных полупьяными солдатами, беженцами, переселенцами, а также скромными и подчеркнуто вежливыми молодыми и средних лет мужчинами в военной форме с чистыми полосами на плечах от свежеспоротых погон. Бывшие офицеры толпами направлялись на юг, на Дон, где генералы Корнилов и Деникин собирали белую Добровольческую армию. Те мешочники сразу бросались в глаза: лица у них казались одинаковыми из-за несмываемого постоянного страха. Новая власть ввела режим военного коммунизма, свободная торговля продовольствием была запрещена. И из-за двух-трех килограммов муки такой мешочник мог быть в любую минуту расстрелян на месте.
Но в голощекинском поезде спекулянты были публикой другого толка. Аккуратно, и даже модно, на заграничный манер, одетые, с постоянной, слегка презрительной улыбкой на гладких и блестящих лицах, они узнавали друг друга в толпе сразу, легко знакомились и держались особняком. Единственное, на кого они направляли свое снисходительное внимание – на знакомых или полузнакомых бывших царских чиновников, перешедших на службу советской власти. Теперь все они были совслужащими, направлялись в срочные командировки и всячески подчеркивали свою кастовость и презрение ко всем без исключения.
Голощекин взял стопку и кусочек рыбы, но, еще поразмыслив, снова поставил стаканчик, отвинтил крышку фляги, вылил коньяк обратно, положил флягу в чемоданчик. Воблу, истекающую прозрачным светло-янтарным жиром, завернул в «Известия Советов Депутатов», положил ее туда же, закрыл чемодан на ключ и вышел. Увидев в коридоре проводника, который хлопотал около титана с кипятком, Голощекин подозвал его кивком. Тот бросил свои щепки и подбежал.
– Ну, – спросил Голощекин. – Где твой раввин?
– Да он, наверное, не раввин, гражданин комиссар, – шепнул проводник, – Это я просто так сказал. Другого слова не нашлось.
– А! – кивнул Голощекин снисходительно. – Ну, раз не нашлось – показывай.
И посторонился, давая дорогу проводнику.
Тот остановился у третьего купе, постучал и с легким поклоном пригласил Голощекина.
Войдя, Голощекин увидел сидящего в полутьме у окна пожилого человека в черной длинной хламиде и такой же касторовой шляпе. Он повернул на звук открывшейся двери бледное, в черной бороде лицо, и Голощекин узнал в нем Якоба Шиффа
[162]
.
– Рав Якоб! – удивленно произнес Голощекин и поклонился. – Не ожидал, что вы здесь.
– Ну, как же… как же, сын мой, понимаю, – снисходительно ответил Шифф. – Запомните: я всегда там, где нужнее всего. Это часто бывает неожиданно. Садитесь, прошу вас.
Голощекин осторожно сел на край дивана напротив.
– Ну, расскажите, сын мой, – спросил Шифф, перейдя на идиш. – Что происходит в ваших сферах?
– Да так… – неопределенно произнес Голощекин. – Хорошего, наверное, немного.
– Чем же кончился ваш главный разговор с нашим общим другом? – поинтересовался Шифф.
– Вы имеете в виду… – начал Голощекин.
