– А может, и не бывшее вовсе? – издевательски осклабился заместитель.
– Погодь, Василий! – недовольно перебил его Лукоянов. – Не встревай!
Василий с обиженной физиономией отошел на полшага от стола.
Голощекин знаком подозвал его к себе.
– Это что – тот самый? – вполголоса спросил он.
– Да, – кивнул заместитель. – Заговорщик недостреленный! Кто же еще?
– Георгий Евгеньевич! – извиняющимся тоном обратился Лукоянов к «бывшему сиятельству». – Вы можете дать мне честное слово просто гражданина Львова, что никаких иных целей, кроме промышленных, у вас здесь нет?
– Безусловно! – заявил Львов. – Здесь, при ваших свидетелях и, – он оглянулся на Василия, – ваших заместителях, я даю вам свое личное честное слово гражданина в том, что я ни секунды не вводил вас в заблуждение и что цель моего пребывания именно та, которая указана в моих бумагах!
– Ну что, Василий? – спросил Лукоянов у заместителя. – Что будем делать?
– Как что, Федор Николаевич? Что тут еще думать? – удивился Василий. – Расходная ведомость – что еще?
– Вы это о чем? – забеспокоился Львов.
– Как же так? – удивился Василий. – Был князь председателем Временного правительства, а простой бухгалтерии не выучил! Есть в бухгалтерии «приход», а есть и «расход». Догадались?
Краснота с лица князя Львова схлынула и сменилась желто-серой бледностью. «Желчь разлилась, – констатировал Голощекин. – Боится, сволочь!»
– Погоди, говорю тебе! – поморщился Лукоянов. – Нельзя же так пугать граждан.
– Тогда пусть он скажет, почему его родная тетка мадам Писарева делает признание в своих записках, как бывший князь Львов, вербует в Екатеринбурге офицеров для белой армии адмирала Колчака.
– Ах, это! – с неожиданным облегчением перевел дух Львов. – Знаете ли, я не могу нести ответственность или объяснять те или иные поступки девяностолетней старушки, впавшей в тихое помешательство. Касательно моей тетки и ее болезненных фантазий лучше всего справиться у психиатра Каракозова, который наблюдает мою тетушку уже восемь лет.
– Справимся, будьте уверены! – угрожающе пообещал Василий. – Для твоего психиатра Каракозова место в арестантской тоже приготовлено.
Лукоянову, как понял Голощекин, все это надоело. Федор негромко стукнул кулаком по своему столу – большому, черного дерева, украшенному блестящими медными завитушками.
– Так! Разговоры окончены. Я принял решение! – сказал он и поднялся со стула.
Вместе с ним в испуге поднялся пожелтевший князь Львов.
– Гражданин Львов! Вы дали честное слово и вы свободны! Ваши документы и деньги будут вам немедленно возвращены, – заявил Лукоянов. – Но я бы вам настоятельно рекомендовал, Георгий Евгеньевич, – добавил он уже неофициальным, доверительным тоном, – немедленно, как это для вас возможно, покинуть Екатеринбург. И не только из-за наших слишком ретивых сотрудников, хотя и это достаточная причина. Есть и другая, известная пока небольшому кругу лиц. Полагаю, и вы могли слышать о мятеже чехословацкого корпуса. О том, что чехи, бывшие наши пленные, которых через Сибирь отправляли на их родину, неожиданно вышли из повиновения, стали вести себя, как самые настоящие разбойники, а точнее – криминальные отпетые бандиты. В ответ на попытку их разоружить, стали захватывать наши города и села. И теперь действуют, как преступники-каратели. Свергают законные органы советской власти, расстреливают рабоче-крестьянских депутатов, а также членов нашей партии. Командующий корпусом генерал Гайда вошел в сношения с адмиралом Колчаком с целью создания общего фронта против нас. И в настоящий момент они движутся в направлении Екатеринбурга. Причем, движутся довольно быстро …
Он испытывающе посмотрел в глаза Львову. Тот настороженно молчал и ждал, что Лукоянов скажет дальше.
– Я понимаю, – продолжил Лукоянов, – некоторым членам бывшей буржуазной власти все равно, расстреливают Гайда и Колчак большевиков или нет…
– Не говорите! – перебил его князь Львов и протестующе отгородился ладонями. – Я не сочувствую… Я не сочувствую большевикам во всем… абсолютно во всем… но они – наши русские люди. Эти австро-чешские разбойники и мерзавцы объявили войну не вам и вашей партии, а России, гражданин председатель чека! И русская кровь в этом случае не имеет политического цвета! Она у нас у всех красная.
– Как наше знамя, – подал голос Голощекин.
– Да! – согласился Львов и дерзко прибавил: – Знамя Февральской революции тоже было красным.
Лукоянов кивнул.
– Прошу вас, присядьте, князь, – устало сказал он.
Они оба сели.
– Но я не могу понять, – заговорил Львов, не обратив внимания на то, как обратился к нему Лукоянов, – почему в городе не объявлено особое положение? Почему не объявлена мобилизация? Почему?! – он повысил голос, словно находился на трибуне Государственной Думы. – Почему вы не призвали граждан к оружию?
– Да потому, Георгий Евгеньевич, – устало ответил Лукоянов, – что мы не хотим лишних жертв. Город защитить невозможно. И не все граждане станут на нашу сторону. У нас мало сил. А перед нами – корпус Гайды и армия Колчака. И если Гайда оставляет после себя выжженную землю, то после Колчака она остается насквозь мокрой от крови. Иногда мне кажется, что адмирал – просто психически больной человек, – вдруг доверительно добавил Лукоянов, обращаясь сразу ко всем в кабинете. – Только за два дня он сжег шесть деревень – живьем сжег! Всех – и мужиков, и баб с детьми заколотили в избах и сожгли! А за что? А только за то, что они могут… вы понимаете, Георгий Евгеньевич! – они просто могут, теоретически могут! – оказать помощь красным! Если захотят… А если не захотят?! Неважно! Могут!.. Даже немцы никогда так не свирепствовали, даже прохвосты-чехи так не зверствуют, как этот, с позволения сказать, русский офицер! Адмирал! Герой Арктики! Зверь кровавый…
Львов молчал, затих и Василий. Голощекин еще никогда не видел Лукоянова таким взволнованным. У того даже затряслась левая щека.
– Так что город нам, скорее всего, придется сдать, – сказал Лукоянов уже спокойнее. – Решение, конечно, примет, Уралсовет, я только высказываю свое личное мнение и надеюсь, Георгий Евгеньевич, на вашу деликатность…
Львов молча кивнул. Он был очень озабочен.
– Я хочу с полной ответственностью вас предупредить, – продолжил Лукоянов, – что и вы можете оказаться не в полной безопасности, если дождетесь Колчака. Три дня назад он казнил семерых членов Учредительного собрания, которые находились в составе его «правительства». Казнил за то, что они попытались возразить против зверств адмирала. Никто из казненных не состоял в партии большевиков. Четверо трудовиков, два октябриста, один кадет. Так что… – он вздохнул.
В кабинете возникла тягучая пауза.
– Ладно, Федор, – встрепенулся Голощекин. – Ты уже закончил? Все с князем?
