Лукоянов повертел в руках свой портсигар, в котором уже со вчерашнего вечера не было ни одной папиросы, и произнес:
– Да, Филипп, тут, к сожалению, ты прав. Гражданские войны – самые жестокие и кровопролитные. И каждая из сторон по-своему права. То есть можно сказать, тут нет ни правых, ни виноватых…
– А вот и нет! – отрезал Голощекин. – Твои рассуждения – типично оппортунистически-пораженческая контра.
– Это ты говоришь мне? – возмутился Лукоянов.
– Ну, прости, – спохватился Голощекин. – Слегка перехватил… Но все равно! Я знаю только одно: правы – только мы! Потому что мы – за лучшее будущее для народа, а они – за лучшее прошлое для себя!.. Ладно, – он сбавил тон, – некогда сейчас спорить. Будь другом, вызови товарищей.
Лукоянов нажал кнопку звонка – появился секретарь-машинист.
– Вот, – дал он ему список Голощекина. – Немедленно всех этих товарищей – сюда. Или сами пусть добираются, или организуй доставку. Скажи: причина – чрезвычайная. Все должны быть здесь через двадцать минут!
– Кстати, Федор, – спохватился Голощекин. – Дай мне два пульмана.
– Едешь куда?
– Никуда мне ехать не надо. А тут один очень большой человек уже здесь приехал – поселить надо. От самого Якова.
– Свердлова?
– А какой у нас еще Яков в Москве? Вот от него тут из американской взаимопомощи.
– Американской? – переспросил Лукоянов.
– Оттуда.
– А в Американскую гостиницу не хочет? – усмехнулся председатель чека.
– У тебя не умный хохом! – отрезал Голощекин.
– Я к тому, что здесь есть удобные номера.
– Не надо! – решительно заявил военный комиссар. – Ты будешь ему мешать.
– Надолго американец твой?
– А я знаю? – ответил Голощекин. – Не докладывает. Так даешь два пульмана?
– Бери.
Первым в чека появился Белобородов. Он застал Лукоянова и Голощекина пьющими чай – Лукоянов из чашки, а Голощекин пил по-купечески – из блюдечка.
– Что такое? Почему здесь собираемся, а не в исполкоме? – недоуменно спросил он, беря и себе чашку. – Переворот? Власть переменилась? Совдепы ликвидированы?
– Еще нет, но скоро переменится. И тебя ликвидируют тоже скоро, – заверил его Голощекин. – Ты не очень-то наливай! – прикрикнул он на председателя исполкома, – оставь и другим! Разошелся!.. Здесь тебе не совдеп.
Белобородов, посмеиваясь, налил себе полный стакан.
– Это все? – кивнул он на пустой стол.
– Это все, что нам выделила советская власть, – подтвердил Голощекин.
Он положил себе на колени свой чемоданчик, долго возился с замком, и, наконец, отпер. Аккуратно приоткрыл крышку, чтобы никто не успел увидеть фляжку, вытащил половинку воблы и бросил ее на стол.
– Награда от ЦИКа! За верную службу! – важно сообщил он.
Белобородов взял воблу, понюхал, поморщился и бросил на место.
– У нас такой рыбой третий день стали паровозы топить, – сообщил он.
– Да уж знаю! – ответил Голощекин. – Хорошо, вопше говоря, придумано. Особенно на время голодухи. Одну рыбину в топку, другую – себе в карман.
Вошел Сафаров, председатель обкома партии – как всегда, лощеный, безукоризненно выглаженный, чисто выбритый. Обычная солдатская шинель выглядела на нем дорогим пальто. И неизменное золотое, как у Свердлова, пенсне, о котором Лукоянов утверждал, что Сафаров и спит, не снимая пенсне с носа, хотя зрение у него нормальное.
– Что за шум? – спросил Сафаров. – Чека решила арестовать советскую власть?
– Пусть только попробует! – угрожающе отозвался Белобородов. – Мы ему подробно расскажем, куда Макар телят не гонял!
– А шо за Макар? – поинтересовался Голощекин. – Агент вэчека?
Белобородов расхохотался.
– Ой, какой это страшный агент! – помотал головой председатель исполкома. – Страшнее любого военного комиссара! И тебя страшнее.
– Ты шутки шути, – угрюмо бросил Голощекин, – но не сильно увлекайся. А не хочешь не сильно, так иди в цирк. Шутник!.. – и неожиданно выругался матом, что вызвало новый взрыв смеха.
Голощекин покраснел и стал оглядываться по сторонам.
– Что? Что ржешь? Пориджа с утра не дали? – проворчал он.
– Ты, Филипп, не представляешь себе, какая это удивительная картина – еврей-матерщинник! – пояснил Сафаров, не обратив внимания на поридж.
– А если армянин? Вот ты, например? – с вызовом спросил Голощекин.
– Я не армянин, – ответил Сафаров.
– А твой отец?
– Отец мой был армянином, – спокойно сказал Сафаров. – А я, наверное, все-таки русский большевик.
– «Наверное»? – переспросил Голощекин. – Ты говоришь, «наверное»?
Вмешался Лукоянов. Всем было известно, что Голощекин недолюбливает Сафарова, тот платил Голощекину такой же монетой, но сейчас их пикирование было не к месту.
– Георгий! – недовольно обратился он к Сафарову, тем давая деликатно понять, что на самом деле имеет в виду Голощекина – декрет о самой угнетенной нации еще не отменили. – Георгий, о праве наций на самоопределение поговорим потом. Давай к делу!
– Ну, вот он пусть и начинает. Рассказывай, зачем собрал, – ответил Сафаров. – В самом деле, не вздумал же ты вместе с Федором всю местную власть арестовать?
– Сейчас, – кивнул Голощекин. – Еще не все здесь. Где твои? – спросил он Лукоянова.
Не успел Лукоянов ответить, как пришли члены коллегии ВЧК Владимир Горин, Исай Радзинский и Яков Юровский. Почти вслед за ними – член президиума исполкома и комиссар по снабжению Пинхус Войков. Через минуту появился еще чекист – Михаил Кудрин.
– Ну, кажется, все здесь, – сказал Голощекин. – Председатель, – обратился он к Белобородову, – начинай!
– Нет, – возразил Белобородов, – это ты начинай. Я открываю заседание президиума в неполном составе. А ты – давай свой основной доклад.
Голощекин задумался на секунду, откашлялся и сказал:
– Товарищи! Прежде всего, я хотел бы сказать о текущем моменте. Как вам всем известно, обстановка сложилась очень сложная. И она гораздо сложнее, чем кое-кому из нас несложно кажется, – он оглядел присутствующих, и все закивали ему в ответ. – Через пять, максимум через семь-восемь дней Екатеринбург будет сдан. Нет никаких сложных сомнений о том, что мы не сможет задержать город. И эту гостиницу, где нам так сегодня уютно и безопасно, будет занимать, скорее всего, кровавая контрразведка адмирала-палача Колчака, а может, его опередит другой палач – генерал Гайда. Поскольку меня не было здесь в последние дни, то, я, как военком, захотел услышать, как идет эвакуация города, государственных ценностей и городского и партийного архивов. Эти сведения важны и будут связаны с теми, которые я сейчас намереваюсь вам, уважаемые товарищи, сообщать.
