– А с партейцем с вашим – что потом? – спросила Новосильцева. – Отобрали партбилет? Вышибли с завода?
– В том-то и дело, что нет, – ответил Иван Иванович. – Очень хотели, но побоялись. Побоялись, что будет хуже: за ним была реальная сила! Рабочая солидарность.
– Мораль? – спросила Новосильцева, пробуя московский бисквит. – А и это недурно, между прочим… Хотя калорий многовато, как вообще в русской еде.
– Мораль в том, что недавно я с ним совершенно случайно встретился, – сказал Иван Иванович. – И спросил: «Анатолий Ильич! Скажите мне как человек, знающий душу рабочего. Почему так: людям сейчас не то, что по сниженным тарифам, а не платят за работу вообще! По всей России! А они молчат! Что это такое?! Как можно такое терпеть? И почему терпят?» И он мне отвечает: «А что вы хотите? У нас народ такой! Рабы. Все сплошь рабы. Уже тысячу лет рабы. Слава Богу, у нас теперь демократия. Но рабская психология осталась – еще от коммунистического прошлого. Надо сорок лет подождать. Вон Моисей сорок лет водил евреев по пустыне, чтобы родилось поколение свободных, чтобы исчезла у евреев рабская психология. Лет через сорок и наши бастовать будут». Я, честно говоря, опешил: «Что же получается? Как же вы с такой рабской психологией при советской власти пошли в драку за свои права? Да еще в такое время, когда в Новочеркасске рабочих расстреливали? Когда же вы были рабом – тогда или сейчас?» Да через сорок лет в России не останется рабочих вообще – при таких темпах смертности!
– И что он ответил? – спросила Новосильцева.
– А ничего не ответил…
Она налила себе еще чаю, взяла чашку Ивана Ивановича, вылила холодный чай в раковину и приготовила ему свежего. Они сидели молча, Новосильцева думала о своем, а Иван Иванович рассматривал в зеркальном пузе самовара свою физиономию и удивлялся, насколько же она напоминает ему морду хомяка.
– То, что вы рассказали – страшная вещь, – заговорила Новосильцева. – И это еще одно доказательство, какой страшный урон нанесла России информационно-психологическая война. СССР потерпел сокрушительное поражение. Но и до сих пор народ не соображает, каким оружием и как его превратили в интеллектуального и духовного калеку. Он не только способность мыслить потерял, он потерял даже здравый смысл! В том числе и такая типичная жертва психологической войны, как ваш приятель коммунист Петухов.
– Пивнев, – поправил Иван Иванович.
– Какая разница! – отмахнулась Новосильцева. – Главное, в медсанбате ему уже не помогут. Да и нет у России таких медсанбатов…
– Ну, ваше сиятельство, вы не совсем правы, – осмелился возразить Иван Иванович. – Здравого смысла народ до конца не потерял. Но у него сейчас просто нет сил. Обычных физических сил. И не только от недоедания или от заграничных генно-измененных продуктов, которые делают русских мужчин и женщин бесплодными. От фальшивого молока и мяса, от ядовитой водки, от лекарств, которые не лечат, а убивают. Главное, страна, народ исчез как некое целое. Разорвана страна. Рязанец сегодня не чувствует себя частью России, как и новгородец. Такой народ, как расчлененное тело, не способен нормально жить, двигаться, за что-то бороться…
В дверь постучал посыльный.
– Я вам еще не нужен?
– Нет, молодой человек, – ответила Новосильцева. – Позже. А пока дайте нам поговорить. Вот мой родственник – указала она на Ивана Ивановича, – только что приехал из Непала, все ему у нас в диковинку… Ничего в нашей жизни не понимает.
– Вот интересно! – удивился посыльный. – Из самого Непала!.. А в нашей жизни, в самом деле, ни один нормальный человек разобраться не может. Это ведь не жизнь. Это оккупация. И когда это понимаешь, все становится понятным. А что, – обратился он к Ивану Ивановичу, – правда ли, что ваш король – коммунист?
Иван Иванович испугался:
– Какой наш король?
– Да ваш! Непальский! Король Непала – член компартии Непала? Или нет?
Иван Иванович беспомощно глянул на Новосильцеву.
– Правда, правда, – подтвердила она. – Король – рядовой непальский коммунист. И даже не генеральный секретарь.
– А еще король!.. – то ли с удивлением, то ли с осуждением сказал посыльный и закрыл дверь.
Физиономия Ивана Ивановича была краснее кирпича для чистки самовара, а в выцветших, когда-то синих глазах Новосильцевой плясали искорки.
– Вы, в самом деле? – спросил он. – Действительно?
– Про короля-то? А как же. Все правда. Стыдно вам не знать.
– Спасибо за науку, – поблагодарил он. – Много интересного узнаю от вас.
– На здоровье! А теперь о деле. Итак, вы считаете, что по главной теме больше ничего не накопаем?
– Полагаю, да, – осторожно подтвердил он. – Вглубь мы отработали все. Дальше – пустая порода. Думаю, пора сводить все вместе.
– С царской невесткой договорились?
– Принципиально – да. Она сейчас в Ленинграде. Вчера я звонил ей.
– А что, – подковырнула Новосильцева, – Петербургом называть город Ленинград – слабо? Вы из коренных, из ленинградцев? Обидно, что переименовали город?
– Не в этом дело, – пояснил Иван Иванович. – Мое глубокое убеждение на этот счет таково: называть город именем какого-то человека или даже не простого человека, а великого… тут все равно… варварство какое-то. Или дебилизм. Или, по крайней мере, хамство по отношению к истории собственного отечества. Возьмите, к примеру, Фиделя Кастро. Да, «красный диктатор» для янки и «любимый команданте» для кубинцев и еще огромного количества людей на планете. Самый выдающийся политик планеты во второй половине ХХ века. Думаете, среди кубинцев, искренне обожающих его, нет подхалимов? Или искренне желающих поставить ему памятник при жизни? Портретов десятка два написать? Деревню назвать его именем или хотя бы детский сад. И что? Кастро законодательно запретил увековечивать таким способом политических деятелей на Кубе раньше, чем через двадцать лет после их смерти. То есть, пусть история скажет свое слово. А уж насчет городов… Нет же во Франции Наполеоновска, в Англии – Черчилльграда, в Штатах – хотя бы деревни Рузвельтовки. Даже в Палестине нет Христограда или Иисусовска! Ленинград звучит красиво, но… уж лучше бы Петроградом остался, как предложил Николай Второй.
– Так… Когда едем?
– Давайте завтра, – предложил Иван Иванович.
– «Красной стрелой»?
– Лучше самолетом.
– Почему?
– Грабят, – коротко ответил Иван Иванович.
– А что – не отобьемся в случае чего? – удивилась Новосильцева.
– Если от бандитов – не страшно, отобьемся. Милиция грабит. И убить могут. И сами же заведут уголовное дело и потом сами же и закроют…
– Что ж, давайте полетим, – согласилась Новосильцева. – Хотя, знаете, мне, честно говоря, почему-то не очень хочется с этой особой встречаться.
Иван Иванович удивился.
