– Резекция, – мягко подсказала Ольга. – Но точнее – ампутация или фалангоэктомия.
– Надо же – правильно! Именно резекция и ампутация, – удивился Юровский. – Откуда вы знаете такие ученые слова? А про фалангоэктомию я даже не слышал.
– Она обязана знать такие слова, – заявила Александра. – Я и мои дочери, кроме бывшего нашего положения, можно правду сказать, – рабочие люди.
– То есть? Вы – «рабочие люди»? – еще больше удивился комендант. – Как это может быть?
– Каждая из нас имеет хорошую профессию – die Krankenschwester: это есть медицинская сестра, милосердная. Мы прошли польний учебный курс и практику.
– Настоящий курс? – не поверил комендант. – Или просто так наряжались в сестру, – чтоб на карточку фотографироваться?
– Вы очень неправильно думаете! – обиделась Александра. – Разве я имею право обманывайт про такие дела? У меня и у дочек есть der Schein – токумент такой, специальный. Могу показать, если вам захочется. Ми имеем полный законный право работать в im Krankenhause – в госпиталь. И получать денег за труд. Как все нормальные люди!
Юровскому показалось, что последние слова она произнесла с оттенком гордости, и немного смутился.
– Прошу вас, гражданка Романова, не считать, что я хотел вас обидеть, – мягко проговорил он. – Просто это так непривычно слышать. Вы – и вдруг сестра милосердия! Это ведь тяжелая работа.
– Та-та! Нелегкая! – подтвердила Александра. – Уж мы-то с девочками хорошо знаем! Моя старшая и я к тому же – не просто милосердные сестры, а хирургические. Два года большая работа – санитарный поезд, военно-полевой госпитал… в простой палатка, операции, ампутации – по пять раз в день.… Так что, – она вздохнула, – если мы… когда-то… когда-нибудь отсюда выйдем… из этого дома, то, – голос ее окреп, – мы всегда можем честно заработать себе на честный кусок хлеба. Наша профессия нужна везде и всегда.
– Вот как? – с невольным уважением проговорил Юровский. – Я и не догадывался. Промежду прочим, я тоже учился на фельдшера. В Германии. Только вот закончить не удалось, и практики нет никакой. Вот на вашем пальце заодно и попрактиковался бы, – усмехнулся он.
Александра растерянно обернулась к мужу, Николай брезгливо глянул на Юровского и отвернулся, ощутив, что язык у него внезапно стал шершавым, словно наждачный камень. Девочки тоже были явно не в восторге от предложения коменданта. И только Алексей насквозь прожег коменданта взглядом. «Ого! – подумал Юровский: он физически почувствовал тепловой толчок этого взгляда. – Да ты, оказывается, звереныш. Что бы ты со мной сделал, если бы тебе досталась власть? Как расправлялся с революционерами? Хотя… с другой стороны, мальчик хочет защитить мать – это понятно, естественно… Правильно». И добавил, стараясь улыбнуться как можно приветливее:
– Это была шутка. Я пошутил. Не надо обижаться. Пусть кольцо и перстень остаются у вас, гражданка Романова, раз уж вы не можете их снять. Советская власть передает их вам на временное хранение, но строго спросит в случае пропажи. Даже несмотря на то, что у вас рабочая профессия.
И не давая никому опомниться, жестко заявил, словно захлопнул тяжелую железную дверь:
– Наличие драгоценностей будем проверять каждый день!
Сейчас он просмотрел шкатулку на удивление небрежно и быстро, чего никогда не было. И Александра почувствовала, будто теперь в сердце ей вонзили раскаленный гвоздь. Тем не менее, она спокойно, с совершенно равнодушным видом продемонстрировала коменданту свои пальцы. Обручальное кольцо и перстень с гранатом, окруженным мелкими бриллиантами, были на месте.
– Хорошо! Все здесь имеется, как было, – сказал Юровский. – Все очень хорошо. Порядок имеет место. Все очень хорошо! – повторил он. – Только… вот что должен сказать вам – уже на другую тему: в городе анархисты стали пошаливать. Только с эсерами покончили, а тут новые хлопоты – анархисты, – и он улыбнулся, обращаясь к Николаю, словно ища у него сочувствия.
Николай кивнул:
– Да, с этими анархистами… в самом деле… – пробормотал он.
– Разберемся! – заверил его Юровский. – Главное, чтобы они до вас не смогли добраться.
– А что, есть такая возможность? То есть, опасность? – робко спросила Татьяна.
Юровский посмотрел на нее внезапно потеплевшим взглядом и в очередной раз отметил, что она – самая красивая из всех дочерей. Он запретил себе любое проявление каких-либо эмоций во время исполнения служебных обязанностей. И потому он не позволял самому себе признаться, что Татьяна ему нравится. И если бы не революция и его долг перед мировым пролетариатом, он бы похитил Татьяну из этого проклятого дома и скрылся с ней где-нибудь на краю земли, куда не добрались бы ни Голощекин, ни Дзержинский, ни даже Ленин с самим Карлом Марксом.
– Опасность небольшая, – успокоил он Татьяну. – Но все-таки есть. Однако смею заметить, она не больше той, которую представлял для всех нас «une officiere»
[186]
.
Николай и Александра обмерли. Девочки тоже испугались. Побледневшая Татьяна приоткрыла рот, словно собиралась сказать ему что-то умоляющее, но боялась произнести хоть слово, и потому умоляла взглядом о снисхождении: ведь это она писала по-французски ответы для «une officiere», не подозревая, что вступила в переписку с провокаторами из чека. Один только Алексей не дрогнул, и Юровский оценил выдержку мальчика.
– Что вы имеете в виду? – чуть осипшим голосом спросил Николай. И уже тверже: – Не понимаю вас, Яков Михайлович! Какой офицер? Извольте прояснить, если не трудно.
– Какой? Да тот самый, – самым доброжелательным тоном ответил Юровский. – «Один офицер». Или, точнее, «некий офицер». Который обещал, да не пришел.
– Нам неизвестен… я не знаю никакого офицера! – слабо запротестовал Николай. – Откуда он не пришел? И куда шел?
– Ниоткуда… Конечно, вы не знаете, – согласился Юровский. – Кто его знает? Да никто его не знает! Только не придет он никогда… Но может прийти другой. Не хуже. А, может, и лучше… – равнодушным, а потому особенно многозначительным голосом добавил Юровский. – Ну, все! – неожиданно резко оборвал он сам себя. – Мне пора. Прошу извинить. Леонид, – обратился он к поваренку. – Пойдешь со мной.
Мальчик ничего не ответил, только смотрел испуганно то на Юровского, то на Николая и Александру, то на Харитонова.
– А куда? – наконец спросил мальчик шепотом.
– Та-та! – всполошилась Александра. – Кута?! Зачем вам мальшик? Мальшик вам не надо!
– Мне – нет, – согласился Юровский. – Но тут приехал его дядя, и он хочет повидать племянника.
– Приехал мой дядя? – вскрикнул поваренок. – Где он?
– Да здесь, недалеко, – сказал Юровский. – В гостинице. Американской.
Александра схватила под столом мужа за руку и вонзилась ногтями в его ладонь. Николай другой рукой ласково погладил ее одеревеневшие пальцы. Лицо у него оставалось неподвижным, как у египетской статуи.
