– Однако, дорогие наши бывшие величества, – с бесконечным удивлением произнесла она. – У вас, как видно, еще не арктический полюс, но Сибирь явная!
– Чтобы убедиться в правоте твоих слов, открывательница, достаточно посмотреть в окно! – по-английски проворчала Александра.
– Подарок от Деда Мороза к Светлому Рождеству Христову! – заявила Татьяна и сложила дрова у печки.
– Надо забрать, – возразил отец. – Нам достаточно будет, а у вас угловая комната. Неси-ка, дорогая моя, все назад.
– Как же! Сейчас!.. Между прочим, у нас в России теперь имеются революция и свобода. Теперь каждый имеет право не выполнять приказы начальства. Тем более царя.
– Нет-нет! – подала реплику Александра. – Революция не отменяет семью. И вы всегда обязаны слюшать родных родителей!
– Солдаты принесут нам еще, – успокоила ее Татьяна. – Эти не от Воскобойникова.
– Ну-с, ежели так… – проговорил отец и прижал ладони к теплеющим изразцам голландки. – …то это все хорошо и трогательно. Вот серьезное доказательство того, что сей свет состоит не из одних негодяев.
Еще через час дверь снова отворилась, вошли Анастасия и Мария. И они несли по маленькой вязанке.
– Эти лично Евгений Степанович принес, – сообщила Мария. – И потому общественный комитет бывших царских дочерей, избранный на основе «четыреххвостки», что, как объясняет бывшая старшая царская дочь Ольга, означает всеобщее, прямое, тайное и еще какое-то… вроде бы, свободное голосование, постановил: отправить часть дровишек сюда, а то они у нас только место занимают. Мешают и очень не приносят счастья. Вон Машка шагу теперь сделать не может – натыкается на них. Так что, дорогие родители, выручайте, а то совсем от этой березы житья не стало!
– Но честно скажи, как у вас? – спросил отец.
– У нас все просто замечательно. Мечта! – ответила Анастасия. – Солдаты еще и хворосту нанесли нам через черную лестницу. Так что всем, о чем мы всю жизнь страстно мечтали, мы обеспечены, и если не до весны, то до завтра – точно!
– Доброй ночи! – Николай поцеловал дочерей в лоб, Александра их перекрестила.
У двери Мария остановилась.
– Папа… – тихо спросила она.
– Слушаю, душа моя! Что еще?
– Ну почему они нас так ненавидят? Снежную горку сломали. Рыжий обещал и санки отобрать. Зачем? Ольга сказала ему: «Вам нравятся наши санки? Мы их вам и так отдадим – и санки, и коньки. Нам ничего не надо. Пусть это будет вам Рождественский подарок от нас». А он пуще злобствует. Почему?
Николай подошел к дочери и обнял ее.
– Потому, ангел мой, что люди часто ненавидят друг друга потому, что у одних есть то, чего нет у других и никогда не будет. Они хотели и по-прежнему хотят отобрать у нас все. Но «все» – никак не получается. Они отобрали у нас средства, собственность, положение, Отечество… Хотят отобрать жизнь. Но есть у нас нечто, что они отобрать не могут и не смогут никогда…
– Что же?
– Свобода, – ответил Николай.
– Свобода? – горько усмехнулась Мария. – Под ружьем рыжего поляка?
– Я подразумеваю не ту призрачную свободу, которой можно лишить любого, посадив его под замок. Я говорю о свободе в Господе нашем. И Бога они у нас отнять не могут. Им завидно, они вне себя от ненависти и злобы, но… Они могут еще отобрать у нас драгоценности, вещи, снеговую горку, дрова… Но с Христом, который всегда с нами в наших душах, ни совдепы, ни поляки, ни жиды сделать что-либо не в силах. Отсюда от них и то мелкое, отвратительное зло. Оно может нас удивить, но огорчить или причинить страдание не может, потому что нас защищает Господь. Вот это помни всегда. Доброй ночи.
Через полчаса уснула и Александра. В полутьме малиново светилась печная дверца. «В сущности, человеку мало нужно для счастья, – подумал Николай, открывая дневник. – Семью, скромный кусок хлеба и крышу над головой. А если ко всему и немного березовых дров, то о большем и не мечтать…»
Он макнул перо в пузырек, но тут его взгляд упал на сложенный вчетверо листок бумаги на углу стола. Николай развернул – почерк Алексея. Он воровато оглянулся на кровать – сын спокойно спал. Тогда Николай прочел с большим интересом и одновременно с опаской – как бы сын не проснулся и не застал его за занятием, которое, как сам Николай внушал детям, было совершенно недостойным воспитанного человека.
25 декабря 1917 (7 января 1918) года
из Тобольска
от Алексея Романова
Дорогой Петр Васильевич!
Пишу Вам уже третье письмо. Надеюсь, что Вы их получаете. Мама и другие шлют Вам поклон. Завтра начнутся уроки. У меня и у сестер была краснуха, а Анастасия была одна здорова и гуляла с Папой. Странно, что никаких известий от Вас не получаем. Сегодня с утра 20 гр. морозу, а до сих пор было тепло. Пока я Вам пишу, Жилик
[44]
читает газету, а Коля
[45]
рисует его портрет. Коля беснуется и поэтому он мешает писать Вам. Скоро обед. Нагорный Вам очень кланяется. Поклон Маше и Ирине. Храни Вас Господь Бог!
Вас любящий
Алексей,
Ваш пятый ученик.
Сын написал своему учителю русского языка Петрову. Мать постоянно внушала и девочкам и Алексею правило, которое ей казалось самым важным в отношениях с людьми: «Чем выше ты по своему положению, тем ниже обязан кланяться и всегда помнить своих учителей».
Николай снова обмакнул перо в пузырек и бледно-серыми чернилами написал:
«В сочельник сломали детскую горку. Грязная и мелкая месть за то, архиерей провозгласил нам многая лета… Формально он не мог поступить по-другому: старый церковный устав никто не отменил, а нового нет. И все так резко переменилось. Комиссары заявили, что больше не будут пускать нас в церковь. Добродушные обыватели, которые собираются здесь засветло уже с утра, чтобы поглядеть на «зоологический сад Романовых», преисполнились мгновенно ненавистью. Швыряют нам в окна снежки, бросили камень, разбили стекло в людской. Аликс очень испугалась, Алексей тоже дрожал, но хорохорился и виду не подал. Наконец толпу спровадили п-к Кобылинский и местная чека».
Он захлопнул тетрадь. Это был его «открытый» дневник. Николай всегда оставлял его на видном месте, чтобы облегчить работу агентам чека. Он надеялся, что изучив «открытый» дневник, они не станут искать другой, тайный. Оглянувшись на жену, он убедится, что она крепко спит. Аккуратно он поднял паркетину около правой тумбы стола. Достал из углубления толстую тетрадь в сафьяновом переплете.
Первую запись он сделал в ней шестого марта прошлого года, когда находясь на Ставке в Могилеве, император отступил перед истерикой председателя Госдумы Родзянко и депутата Гучкова, который с Шульгиным прибыл на Ставку спецпоездом: к их паровозу был прицеплен единственный вагон. Николай сначала подготовил первый вариант отречения – в пользу сына, а немного погодя – второй, в котором завещал престол брату.
