– То пану надо записать и про комитет жолнежовый – то есть солдатский. Про то, что он решил…
Во сне шевельнулся Алексей, и поляк неожиданно перешел на шепот:
– Я сполняю толко волю комитета жолнежового, котрый решил заарештованых мисцевой чеке не отдавать!
– Так ведь это ваше начальство! – удивился Николай.
– Мы не можем подчиняться местным лайдакам даже из чека. Про таких больших арестантов, как пан бывший царь, мы можем подчиниться только председателю Всероссийской чека товарищу Дзержиньскому. Или, в крайнем разе, Свердлову, Троцкому, а то Ленину.
– А если придется стрелять? – поинтересовался Николай.
– Будем стрелять, – равнодушно сказал злобный поляк.
11. ОТ ВЕЛИКОЙ КНЯЖНЫ ОЛЬГИ – ВЕЛИКОЙ КНЯГИНЕ КСЕНИИ АЛЕКСАНДРОВНЕ
Тобольск,
февраль 1918 г.
Лимонный лист. Надо сильно потереть,
тогда пахнет
[56]
Тетя Ксения, милая, дорогая
[57]
.
Я так обрадовалась Твоему длинному письму. Большое спасибо, что написала. Слава Богу, что у вас в Ай-Тодоре все благополучно. У нас – так же, пока что жаловаться нельзя. Погода совсем не сибирская. На горе и в поле, говорят, доходило до 40 градусов мороза, а здесь внизу самое большое было 29 гр., но с ветром, что очень неприятно. Солнце светит почти всегда, и здесь оно какое-то особенно яркое. Сейчас уже темно, но луна светит сильно и масса ярких звезд. Очень хорошие закаты – тетя Ольга (великая княгиня Ольга Александровна. – Ред.) аппетитно бы нарисовала. Снегу прибавило за последнее время, и гора наша процветает, совсем не большая, в уровень забора, но и это хорошо, т. к. сверху видим проходящих и проезжающих. Иногда некоторые останавливаются и глазеют, и если часовой сердитый, то отгоняет их вовсю. Мы сейчас же и сами скатываемся, во-первых, чтоб не набиралась толпа, а потом, чтобы нас оттуда самих не попросили, что довольно скучно; но пока все благополучно. Возимся обыкновенно отчаянно и на днях Мария здорово подбила себе глаз. У нее до сих пор он распух и весь лиловый сверху и снизу. Она всегда ухитряется как-нибудь расшибиться, но ничуть не унывает… Пишу Тебе, сидя в коридоре на сундуке; оно как-то теплее и уютнее. Настасья Тебя целует. Она сидит около и вяжет чулки. Брат уже лежит. Mr. Gilliard ему читает что-то вслух до прихода папы и мамы. Теперь все увольняют старых солдат, и отовсюду понемногу разъезжаются, что грустно, т. к. это ведь лучшие люди. Как счастливо, что Тобольск так далек от железной дороги – Тюмень около 300 верст отсюда, и дорога туда весьма неважная. Во многих местах приходится переезжать Иртыш, и очень дорого берут за дорогу. По приезде в Тюмень спокойно у всех отбирают все вещи, даже у солдат. Столько слышишь удивительного, что если бы не сознание, что все губят и разрушают – можно было бы смеяться…
Тебя крепко-крепко целую душка маленькая Тетя Ксения и люблю.
Храни Тебя Господь.
Твоя Ольга.
12. ЧАЙКА
С ТУСКЛЫМ петроградским рассветом под серую солдатскую шинель, которая служила одеялом, заползал холод. Справиться с ним графинька, с недавних пор уже бывшая, Новосильцева не могла, несмотря на то, что в ее служебной характеристике отмечалась «повышенная физическая стойкость и способность нормально работать в самых неблагоприятных климатических условиях».
В ней что-то надломилось. Большевистский переворот 25 октября потряс ее, хотя, как профессионал, она не имела права на такие эмоции. А ведь аристократическо-буржуазный Петроград тогда еще был уверен: завтра или, по крайней мере, через неделю, в гарнизоне прекратится ежедневная митинговщина, военные поймут всю серьезность случившегося в Зимнем дворце ночью 25 октября. Думали, хватит роты стрелков, чтобы убрать из Смольного института Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов вместе с его председателем Лейбой Бронштейном, больше известным публике как Лев Троцкий. А заодно арестовать большевиков и их вождя Ульянова-Ленина. Подумать только: мощный полицейский аппарат, разветвленные спецслужбы, войска, казаки… И против них – горстка революционеров, нанесших тысячелетней империи смертельный удар. Но лишь немногие сумели правильно оценить случившееся уже 26 октября: большевики – это надолго.
Характеристику Новосильцевой подписал в свое время ее непосредственный начальник и одновременно ее единственный канал связи с разведуправлением Генштаба полковник Скоморохов. Он одним из первых в разведупре стал вводить систему профессиональной подготовки агентов-нелегалов.
Агент первой категории Новосильцева, псевдоним Чайка, освоила сначала систему владения телом и духом по системе йога Рамачараки (псевдоним англичанина Джона Аткинсона), овладела полусотней асан, уверенно продвинулась в пранаяме – технике накачки организма мощными запасами энергии. Научилась приемам японской борьбы джиу-джицу. Вполне удовлетворительно владела всеми видами русского и иностранного огнестрельного и холодного оружия. Умела отправить противника на тот свет с помощью простой шпильки для волос или осколка фаянсовой чашки. Она знала криптографию, науку вербовки и перевербовки агента, неплохо разбиралась в нюансах российской и мировой внешней политики. Ее жалованье составляло 2 тысячи рублей в год золотом.
Но не физическая и интеллектуальная подготовка сделали ее бесценным агентом русского Генштаба, а абсолютная засекреченность. Никто, кроме начальника разведывательного управления генерала Батюшина и его заместителя полковника Скоморохова, не знал ее настоящего имени. В личном деле Новосильцева значилась только под псевдонимом. В ее служебном досье не было не только ее фотографии, но даже словесного портрета – вообще какой-либо информации, по которой можно идентифицировать Чайку. Эта засекреченность впоследствии едва не стоила ей жизни.
Направлением ее работы были страны германской группы. Незадолго до рокового сараевского выстрела Гаврилы Принципа в австрийского эрц-герцога Фердинанда Чайка под именем Эльзы Суханек работала сестрой милосердия в военном госпитале в Берлине – неисчерпаемом кладезе ценной информации. Там в нее влюбился двадцатипятилетний обер-лейтенант Детлев фон Тресков, раненный не на фронте, а на дуэли с однополчанином и сокорытником по Гейдельбергскому университету – гауптманом Вильгельмом Браве. Из-за чего они подрались, не мог вспомнить ни тот, ни другой, потому оба тогда были изрядно пьяны. Дрались на отточенных, как бритва, старых студенческих шпагах, которые ни один, ни другой все время учебы почти не вкладывали в ножны.
В дуэлях немецких студентов главным было не дырку в противнике сделать, не проткнуть его насквозь, а слегка резануть ему физиономию. Оба во время учебы гордо носили на физиономиях множественные шрамы, при каждом удобном случае хватались за клинки, но и после окончания университета дуэли не были забыты. Однако на этот раз оба в боевом азарте превзошли самих себя.
