Сейчас поезд стоял на небольшой станции, заправляясь водой, телеграфист подключился к телеграфной линии: комиссар ждал в условленное время телеграммы из Москвы. В салоне было жарко, и Яковлев позволил себе расстегнуть верхнюю пуговицу френча и слегка ослабить портупею. Новосильцева, похудевшая, коротко, «по-комиссарски», подстриженная, оставалась в своей кожаной куртке. Она по-прежнему часто мерзла, еще не совсем оправившись после болезни.
– Так вот, Глафира Васильевна, Корнилов и его армия – а, судя по всему, армия у него будет – выступает, еще раз подчеркиваю, не под лозунгом восстановления монархии. Он понимает: монархия России не нужна. «За Царя, Отечество и Веру» даже под знаменами Лавра Георгиевича воевать никто не будет. Николай Романов ему может понадобиться только в одном случае: списать на него все ошибки и преступления свергнутого режима, в том числе и Временного правительства. Сейчас антибольшевистские силы все чаще пробуют другой лозунг: «Свобода и Порядок». Каждый может понимать его лозунг по-своему. Внешне он не противоречит и большевистским установкам. Но главное его содержание у тех, кто нам противостоит, – антибольшевизм, верность союзникам по Антанте, возобновление войны с немцами ради интересов европейского и американского, а точнее мирового еврейского капитала… И все же это движение обречено. Однако прольется много крови с одной и с другой стороны, прежде чем Россия хоть как-то успокоится.
Они замолчали.
– И это будет, наверное, еще не все… – произнесла Новосильцева.
– Да, – согласился комиссар. – Когда наша власть преодолеет внешнего врага, начнется гигантская чистка внутри. К сожалению, этого жестокого этапа избежать вряд ли удастся. В такие периоды истории, как всегда, страдает много невинных людей. Остается только надеяться, чтобы мы не повторили опыт Великой французской революции, когда по улицам Парижа текли самые настоящие реки не просыхающей крови, которую лизали собаки, когда народ наслаждался казнями врагов народа и их детей, радостно сбегаясь толпами на Гревскую площадь… Французские революционеры, – добавил Яковлев, – за какие-то семь-восемь лет истребили треть собственного населения – дворян, священников, даже ученых. Вы, очевидно, знаете, что под нож «святой гильотины» попал величайший гений, национальная гордость Франции – химик Лавуазье… Но больше всего было уничтожено крестьян. Уже через десять лет поля Франции опустели – некому было пахать! И только грабительские войны Наполеона предотвратили полное вымирание страны. Он ведь не только дворцы и музеи грабил, в том числе и Ватикан. Во Францию шли из завоеванных стран товары, шерсть, металл, мануфактура, древесина, продовольствие…
– За вами, Василий Васильевич, слишком мало людей, – заметила Новосильцева, помешивая ложечкой в стакане.
– Если вы имеете в виду личный состав красной гвардии и красной армии, – ответил Яковлев, – то в настоящий момент он, действительно, невелик и уступает общей численности всех антибольшевистских сил. Завтра нас будет больше. Сами события, их исторический ход создают для этого условия. Конечная цель того же Корнилова – возобновление войны с немцами – есть полная бессмыслица. Она недостижима. Россия воевать с внешним врагом не способна. У нее просто нет сил. Все они остались во фронтовых траншеях. И поэтому мужик предпочтет стрелять в Корниловых, нежели опять возвращаться в окопы. Другое дело, если бы генерал объявил Отечественную войну. Но поздно. Его опередил Ленин с лозунгом: «Социалистическое Отечество в опасности!» Так-то вот. Не большевики в опасности, не советская власть, а Отечество.
– Вы говорили о Романовых, – напомнила Новосильцева.
– О них и речь, – заметил комиссар. – Точнее, о событиях, которые наступают сами, если общество этого очень хочет и много о них говорит. У писателя Леонида Андреева, кстати, близкого друга Максима Горького, есть рассказ «Губернатор». В дальней губернии пронесся слух, что на губернатора будет покушение и его непременно убьют. Так уж теперь принято: если в столицах бросают бомбы в губернаторов, стреляют в них среди бела дня, то и нам положено. Значит, и нашего непременно надо разорвать бомбой или застрелить. И стали обыватели говорить об этом так много и уверенно, что, в конце концов, и сам губернатор проникся убеждением, что по-другому быть не может. Он отказался от охраны, ходил в одиночку в самых опасных местах, словно поощрял террористов. Но никто на него не покушался. Наконец всем это уже так надоело – разговоры идут, а покушения все нет и нет. И тогда наконец-то нашелся полоумный студент, который губернатора все-таки застрелил. Из ржавого пистолета. Убийца полчаса вытаскивал свой револьвер из кармана и все вытащить не мог, а губернатор спокойно, не шевелясь, стоял и ждал выстрела. Выстрел прогремел, губернатор упал замертво, все вздохнули с облегчением.
– И вы думаете, что Романовым грозит не целенаправленная ликвидация, а фатум? Всеобщее мнение, что они непременно погибнут? – удивилась Новосильцева. – Так для чего же мы тогда скачем к ним сломя голову, рискуя каждую минуту быть похороненными под обломками вашего поезда? Для чего эти вооруженные солдаты, этот бронепоезд?
– Чтобы успеть, – коротко ответил Яковлев. – Парадокс, но сейчас главное для спасения Романовых – поддержка Советской власти, точнее Москвы. Даже Троцкий считает, что Романовы должны быть в Москве. Правда, он не знает о той партии в преферанс, которую нам с вами поручили сыграть. Он требует суда над Романовыми, вернее, над царем. Ленин ему не возражает – понятно, почему. ВЦИК в лице Свердлова выдал мне мандат, который позволяет при необходимости подчинить мне части красной армии и чека во всех населенных пунктах по пути следования. Однако неизвестных составляющих в нашей задаче еще больше.
Поезд медленно тронулся, и в эту минуту раздался стук в дверь. Вошел телеграфист.
– Товарищ комиссар, шифрограмма из Москвы, – доложил он, покосившись на Новосильцеву.
– Товарищ Колобова – мой помощник, она должна знать все, – заметил Яковлев.
Телеграфист протянул Яковлеву свернутый моток телеграфной ленты.
– Шифр не известный, – сказал он.
Яковлев кивнул телеграфисту.
– Можете идти.
По мере того, как комиссар читал ленту, его лицо становилось все более мрачным. Потом передал ее Новосильцевой.
– Что скажете?
– Этот шифр мне тоже незнаком, – сказала Новосильцева, возвращая ленту.
– Первая часть сообщения – мой личный шифр, – пояснил Яковлев. – Мой человек на телеграфе ВЦИКа сообщает, что Свердлов только что отправил эту шифровку в Екатеринбург. Может, подумаете, попробуете поработать? Не зря же Скоморохов учил вас криптологии, надеюсь?
– В этой области я была не лучшей студенткой, – вздохнула Новосильцева.
– Жаль.
Яковлев нахмурился и принялся снова изучать шифровку. Взял графитовый карандаш, лист бумаги и минут пятнадцать молча писал отдельные знаки и формулы. Наконец откашлялся, отпил пару глотков чая и отложил в сторону ленту и карандаш.
– Шифр несложный – единственное, что мне удалось понять, – сообщил он. – Все-таки я прошу вас – поработайте над ним. Может, что-нибудь придет вам в голову. Попытаетесь?
