— Я знаю, знаю, — быстро прервала ее София. — Ей хочется оливок и сыра, а поскольку этого нигде не достать, она вообще отказывается есть. Но сегодня все будет иначе. Бланш встанет с кровати. И будет есть — вместе со мной.
1245 год
Женский монастырь, город Корбейль
Ослепшую от слез Роэзию вырвало, прежде чем возле этого страшного места послышались первые шаги. К ее горлу подступил сухой хлеб, который она съела утром и который теперь приобрел у нее во рту вкус гнилой тины.
Грета.
Грета сидела на стуле, запрокинув голову назад.
Когда они нашли Катерину, она была бледной, а ее губы плотно сжаты. Лицо Греты, напротив, посинело, а распухший язык, которым она в течение своей жизни так активно пользовалась, быстро произнося многочисленные слова, свисал из уголка рта до самого подбородка. Ее глаза были открыты, взгляд неподвижен и замкнут, как всегда, будто она хотела даже своей мучительной, насильственной смертью посмеяться над Роэзией.
«Нужно закрыть двери скриптория, — подумала Роэзия. Другие не должны этого видеть, нужно что-то сделать... о, какое ужасное, отвратительное зрелище!»
Но прежде чем она успела выпрямиться, сзади послышался голос.
— Мать настоятельница! — вскричала одна из сестер. — Мать настоятельница! Мы слышали ваш крик — что случилось? Вы нашли Грету?
Роэзия протерла глаза, полные слез, и посмотрела на сестру, пытаясь узнать ее. Сначала она надеялась, что сестра Элоиза будет первой, с кем она сможет обсудить ужасное происшествие. Перед ней стояла старшая, разумная сестра, а не молодые, которые вели себя как встревоженные куры, и настоятельница обрадовалась ей.
— Закрой скорее дверь, но не смотри в комнату! — приказала она и, когда поймала вопросительный взгляд сестры, добавила:
— Да, я нашла Грету. Она сидит там, на стуле, с веревкой вокруг шеи. Кто-то... кто-то задушил ее, как и остальных.
Во рту она почувствовала горький привкус. Она ощутила, как желтая слюна стекает по ее подбородку, но у нее не было сил поднять руку и вытереть ее.
Она сидела перед собственной рвотой, глядя в пустоту, а другая сестра, Иоланта, тихо закрыла дверь в скрипторий. Роэзия не знала, последовала ли она ее совету не смотреть на страшное зрелище. В любом случае, дыхание сестры стало спокойнее и вела она себя на удивление сдержанно.
— Сейчас придут остальные, — сказала Иоланта. — Ваш крик был слышен даже во дворе. Что же вы им скажете?
Роэзия пожала плечами. Казалось, будто Грета стоит рядом, живая. Они ведь только что беседовали во дворе.
А теперь она мертва, эта древняя старушка, вместе с королевой Изамбур исколесившая пол-Европы.
Роэзия вскрикнула.
Неужто она угодила в ад за то, что не подчинялась христианскому Богу? Или Изамбур, которую называли святой, замолвила словечко за свою верную спутницу, которая не оставила ее в беде, как София? Но неужели Изамбур, оказавшись на Небесах, обрела дар речи? При жизни она ведь не сказала ни слова... и многие утверждают, что ее святость на самом деле была слабоумием.
Сестра Иоланта нагнулась к Роэзии. Ее крепкая рука, хотя и лишенная всякой теплоты, помогла ей подняться на ноги.
— Конечно, страшно смотреть на мертвеца, — сказала она. — Но вам следует прийти в себя!
Роэзия слабо кивнула, но ее глаза остались безучастными.
— Да-да, я знаю, только не понимаю, за что нам все это... Так... много убитых...
— Мать настоятельница! Мы должны сохранять спокойствие!
— Если бы я только знала, — вздохнула Роэзия, — если бы я только знала, почему все это происходит.
Иоланта поставила ее на ноги и отпустила. Теперь она осторожно дотронулась до плеча Роэзии и мягко погладила его.
— София навлекла на нас эти несчастья, — сказала она трезвым, холодным голосом. — Да, София виновата во всем происходящем...
Иоланта всегда отличалась столь разумным поведением, что Роэзия не ожидала такого тяжелого обвинения.
— Как ты можешь так говорить? — вспылила она. — София ведь умерла первой! Тот, кто убил остальных, скорее всего, и ее....
Она остановилась, боясь произнести что-то ужасное.
— Может быть, она стала жертвой, — возразила Иоланта. — Но только еще при ее жизни было так: где бы она ни появлялась, куда бы ни встревала — везде начинались беспокойства, путаница, ненависть. Она не была мирной женщиной. Насильственная смерть так ей подходит!
— Что ты такое говоришь? В этот час... Иоланта крепче схватила ее за плечо.
— Конечно, я не хочу, чтобы вы волновались, Мать-настоятельница. Произошедшего хватило вам с лихвой. Но все, что я говорю о Софии, правда. Когда я стала придворной дамой дофины Бланш, София уже давно не показывалась при дворе, и я никогда не жила там одновременно с ней. Но я слышала довольно историй — их рассказывала мне дофина, — так что я знаю, о чем говорю.
Роэзия покачала головой.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она, ничего не понимая. — Что это за истории?
Глава XII
1210 год
Трибуна, которую построили в честь турнирного дня, была яркой и блестящей.
Золотые пластинки, пришитые к одежде, отражали солнечный свет. Похожие на сети нити жемчуга, пряжки, скреплявшие меха на груди и броши из драгоценных камней, украшавшие платья, сверкали так, будто прошел золотой дождь. Хозяин мебельного магазина или булочной, парикмахер, музыкант или писатель, — каждый стремился показать все, что у него было, и завистливо косился на представителей более высокого класса, разодетых еще пышнее.
Внизу на турнирной площади качалось разноцветное море. У рыцарей были различные гербы: простые перекладины желтого и белого цветов на голубом или красном фоне, ромбы на черном фоне, кресты на фиолетовом, а также короны, звери и цветы. Темными пятнами выделялись только скромно одетые монахи, которые недоверчиво морщили лбы и про себя думали, что турниры вызывают только ненависть и насилие среди сражающихся, а среди зрителей — тщеславие и кокетство.
Однако никто не осмелился высказаться против, потому что турнир устроила королевская чета.
Голубая шаль дофины, пронизанная серебряными нитями и покрывавшая ее голову, была самым ярким пятном на трибуне. Она была такой тонкой, что сквозь нее просвечивались светло-рыжие локоны, которые придворные дамы завили специальными щипцами. В тон шали было выполнено нижнее платье, которое украшали серебряные лилии. Верхнее платье из сине-зеленого шелка было таким узким, что мешало дышать. Через плечо была небрежно переброшена накидка из лебяжьего пуха.
