— В чем именно?
— В людях. Уметь их читать.
Паз слегка подвигается в воде так, чтобы быть лицом к ней, в то время как светящее позади солнце отражается от воды, образуя яркий нимб вокруг его головы, и спрашивает:
— Можно, я задам тебе личный вопрос?
Лорна чувствует, как ее сердце сдавливают тиски. Инфаркт? Тот кубинский сэндвич? Она делает глубокий вдох, потом еще один.
— Конечно.
— Почему ты так ходишь?
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает она, прекрасно понимая, о чем речь.
— Ссутулившись, плечи вперед. Это от смущения? Я хочу сказать, у тебя не было в детстве какой-нибудь тяжелой болезни?
— Нет, — отвечает она, сгорая от стыда.
Он проскальзывает позади нее и кладет руки ей на плечи. Его пальцы зондируют, надавливают — мягко, деликатно, но настойчиво.
— Так, что тут у нас? — бормочет он. — Расслабься, ладно, просто расслабься. Позволь мне заняться этим.
Его левая рука скользит вперед, останавливается как раз над линией ее груди, и большой палец нажимает с такой силой, что буквально вдавливается в ее тело. Это ощущается как проникновение, приятное, но слегка пугающее. Теперь его руки перемещаются к мышцам ее шеи, разминают их, надавливают и движутся дальше, дюйм за дюймом. Эротическим этот массаж не назовешь, но и на клинический не похоже. Массаж ей делали и раньше, но сейчас он вызывает совсем другие эмоции: как будто волны прокатываются сквозь ее плоть. Она отдается этому ощущению, но тут же пугается ослаблению самоконтроля и напрягается.
Паз, почувствовав сопротивление, останавливается. Лорна чуть отстраняется и спрашивает:
— Что это было?
— Шиацу. Твоя ки долгое время была заблокирована.
— Спасибо, — холодно говорит она. — Этому ты тоже научился на женском факультете?
— Ага.
Рассердившись, Лорна отплывает от него подальше, убеждая себя, что уж она-то в преподавательницы не рвется. Выйдя из воды, доктор Уайз направляется к тому месту, где они оставили одеяло. В первый момент она приписывает необычные ощущения тому, что долго плавала в соленой воде, но потом осознает, что испытывает вовсе не тяжесть и потерю равновесия, лишившись поддержки моря, а совсем наоборот. Во всем теле легкость, ноги ступают увереннее. Она уже не сутулится, плечи распрямились, как будто грудная клетка наполнилась воздухом.
Они растягиваются на одеяле на почтительном расстоянии друг от друга, и она в растерянности, потому что не представляет, что ему сказать. Он же лежит на спине, с закрытыми глазами, подложив под голову полотенце.
— Господи, я ведь по-настоящему устал, — бормочет Паз.
— А ты поспи, — предлагает она, втирая в кожу крем для загара. — Хочешь, я на тебя наручники надену?
— Тебя ведь любопытство одолевает, верно?
— Еще как.
— Причина в том, что я лунатик.
Он рассказывает ей о своих ночных кошмарах и блужданиях.
— Интересно. Анонимный секс с яйцеголовой женщиной, комната без выхода. Замкнутый ад.
— Ну, яйцеголовыми принято называть интеллектуалов, а умные женщины, по-моему, прекрасны. Если в сексе и надо чего остерегаться, то анонимности.
Глаза их встречаются, наступает молчание, которое затягивается. Лорна первой отводит глаза.
— Ты пробовал принимать таблетки?
— Нет. Таблетки не помогут. Тут дело в том, что я на какое-то время был выбит из реального мира. И часть того, другого, видать ко мне прилепилась.
— Ты имеешь в виду то дело вуду?
Ее взгляд непроизвольно перемещается к амулету.
— Дело вуду, оно самое.
— Но ведь ты не веришь во все это… я имею в виду, по-настоящему?
Его глаза открываются, и она видит взгляд, исполненный губительной бесстрастности.
— Я уже сам не знаю, во что я верю, но, во всяком случае, не готов назвать все это собачьей чушью, как сделал бы раньше. И у меня есть для тебя новость: наша крошка Эммилу, которую ты определила в дурдом, тоже там побывала. Я таких узнаю сразу.
Он снова смыкает веки. Маленькое облачко закрывает солнце, и легкий прохладный ветерок пролетает над пляжем, как душа, покидающая смертное тело. У Лорны по коже пробегают мурашки.
К тому времени, когда она заканчивает натираться кремом, Паз уже крепко спит, о чем свидетельствует глубокое, равномерное дыхание. Она в определенном смысле даже рада такому повороту событий, потому что ей необходимо подумать. Лорна не особо любит стремительные поездки в парках развлечений, но ей довелось покататься на нескольких подобных аттракционах, и именно то, что она испытывала на горках, когда стремительно мчащиеся санки заносило на крутом вираже, ощущается ею сейчас. Страх, желание оказаться в другом месте и одновременно восторженное предвкушение и нетерпеливое ожидание. Она старается дышать размеренно.
Лорна ложится обратно и поворачивается к нему лицом. Его кожа в четырех дюймах от ее губ, и у нее неведомо откуда возникает нестерпимое желание облизать его лицо. Ей кажется, что эта кожа должна иметь вкус карамели, тем более что сейчас она и вправду ощущает карамельный запах. Синестезия?
[16]
Нет уж, спасибо! В изумлении она садится, мысленно приказывая себе немедленно прекратить. Это ведь нелепо, она почти не знает этого малого, который девиц наверняка как перчатки меняет, а ей после чертова Хови только этого и не хватало…
И тут, словно ее подтолкнули, она вскакивает на ноги, идет к кромке воды и устремляет взгляд к горизонту. Впереди, в поле ее зрения, медленно движется большой белый пассажирский катер. На задней палубе стоит мужчина с очень бледной кожей и ярко-рыжими волосами, прикрытыми бейсбольной кепочкой: он сдвигает ее, вытирает лицо банданой, а потом вовсе снимает бейсболку, поднося к лицу черную длинную трубку. Телеобъектив, догадывается Лорна, заметив блеск линз. Человек с катера водит своей трубой в различных направлениях, словно что-то выискивая. Он занимается этим долго, хотя на берегу нет ничего примечательного — сосенки, мангровые деревья да несколько девушек. Потом рыжий поворачивается к тому, кто управляет лодкой, тот с ревом запускает двигатель — и катер срывается с места. От мысли, что этот мужчина заснял ее, Паза и их лодку, Лорна отмахивается: с чего бы кому-либо вздумалось это делать?
На протяжении всего утра прусский генерал фон Штайнметц волна за волной посылал молодых солдат штурмовать крутой обрыв Метца под беспощадный огонь французских винтовок. Ходячие раненые начали прибывать в Буа-Флери вскоре после того, как Мари Анж разместила перепуганных крестьян в собственной спальне. Увидев этих бедняг, она мигом сообразила, что раненых будет гораздо больше, и тут же со свойственными ей энергией и решимостью начала подготовку к превращению особняка в госпиталь. Домашней челяди и усадебным работникам поступил приказ скатать ковры, передвинуть мебель, расставить лампы и канделябры и разложить постели, на которые пустили всю солому и все полотно в замке. Горничным поручили превратить скатерти и салфетки в повязки. С ее ведома и согласия германские полевые хирурги развернули в бальном зале перевязочное отделение. Подготовив замок к приему раненых, она предоставила распоряжаться там своему управляющему Роберту Малану, а сама, собрав все имевшиеся под рукой подводы и телеги, бесстрашно направилась прямо к месту сражения, где велела возницам укладывать беспомощных раненых на телеги и везти в Буа-Флери. При этом отважная девушка сама отыскивала пострадавших в густых кустах, откуда по ее приказу перепуганные слуги выносили несчастных, тогда как совсем рядом рвались снаряды, а между ветвей свистели пули. Ближе к вечеру она надела поварской передник и обмотала голову большой белой салфеткой, но в остальном оставалась в той же одежде, которую надела в то утро. Ее домашние туфельки к тому времени развалились, и прусский офицер настоял на том, чтобы она надела форменные сапоги, снятые с французского юноши-барабанщика. Все, вспоминавшие впоследствии тот ужасный день, описывали Мари Анж как находившуюся повсюду одновременно: она подбадривала больных, собирала раненых, побуждала людей трудиться не покладая рук. Именно тогда она в первый раз продемонстрировала замечательные организаторские способности, которым предстояло сослужить ей добрую службу и в последующие дни. Один прусский офицер заметил: «Будь эта девушка нашим генералом вместо старого упрямца Штайнметца, половина тех бедолаг осталась бы в живых».
