Я обещал подумать над его предложением. Шелли кивнул, мы пожали друг другу руки, и это был конец.
Меня попросили подписать какие-то бумаги, и наконец я был официально отстранен от участия в исследованиях, и, должен признаться, у меня внутри все оборвалось. По дороге домой я начал думать о том, где бы достать препарат. Я вспомнил, что сальвинорин остается одним из немногих еще не запрещенных психотропных средств, и решил, что мне обязательно удастся где-нибудь его раздобыть. Затем я мысленно сказал себе: «Чаз, не сходи с ума, только этого тебе не хватало: если Лотта узнает, детей тебе больше не видать». Вот какими были мои мысли в метро.
Когда я поднялся из-под земли навстречу солнечному свету, мой сотовый телефон сообщил, что для меня два послания: одно от сестры, а другое от Марка, и он распространялся о том, что этот его итальянский бизнесмен-гангстер во что бы то ни стало хочет сделать потолок в своем дворце осенью, до начала сезона дождей в Венеции, он как раз ремонтирует крышу и хочет, чтобы восстановление фресок шло параллельно, и не могу ли я освободиться пораньше и отправиться в Италию, он уже обговорил премию, двадцать пять тысяч, если я приступлю к работе с первого числа следующего месяца, и еще двадцать пять, если закончу к Рождеству. Я сразу же перезвонил и сказал, что согласен, поскольку мне все равно больше не нужно было участвовать в исследованиях препарата.
Шарлотта оставила голосовое сообщение, предупредила, что какое-то время ее не будет, потому что ей представилась возможность отправиться в Африку спасать детей или кого-то там еще, она должна уезжать немедленно, подробностей сообщить не может, потому что сама их еще не знает, но, как она подозревает, ей предстоит тайно проникнуть в одно неназванное, но очень отвратительное африканское государство.
Затем я отправился к Лотте в галерею и сказал ей, что мне придется уехать из города месяца на три, объяснив зачем, и она немного поругалась, однако двести тысяч были весьма убедительным аргументом. Я вел себя строго, не так как в прошлый раз, чисто деловые отношения, и Лотта сказала:
— Послушай, ты знаешь, что про тебя написали?
В главном зале галереи по-прежнему висели все мои актрисы (кроме Кейт) со священными красными кружками, говорившими о том, что картины проданы, а рядом висела в рамочке статья из «Вилледж войс». Весьма неплохая. Критик написал, что это не просто постмодернистские изыски, а искренняя попытка использовать традиционные средства живописи, для того чтобы проникнуть в характер, заглянуть под маску славы. И выразил надежду, что я и дальше буду продолжать работать в том же русле. К сожалению, статью он завершил пассажем о том, что Энди Уорхол начинал как коммерческий художник, и смотрите, куда это его завело. Да, смотрите.
Я сказал:
— Очень мило. Всегда приятно, когда тебя сваливают в одну кучу с Уорхолом.
Лотта сказала:
— Не кипятись напрасно. Статья замечательная. Мне позвонили из нескольких серьезных художественных собраний. Ты не собираешься устроить новую выставку своих работ? Это было бы здорово.
Я посмотрел на нее, собираясь сказать что-нибудь гадкое и циничное, что обычно говорю в подобных ситуациях, но затем увидел, что она искренне рада — ее лицо прямо-таки сияло счастьем и восторгом, — поэтому я просто кивнул, затем после неловкой паузы обнял ее, и она обняла меня в ответ.
— Что ж, хорошо, но им придется подождать, — сказал я, имея в виду, что сначала я должен выполнить работу в Италии, и Лотта все поняла и обрадовалась, что я хоть на какое-то время отдохну от журнальных обложек.
Я поделился с ней кое-какими мыслями о будущих картинах, и, о боже, как же приятно было снова говорить с Лоттой о живописи и настоящей работе, совсем как это было вначале, и я ушел, оставив Лотту с надеждой на то, что мое творчество сделало поворот.
Я возвращался домой, с ужасом думая о предстоящем одиночестве, которое, возможно, потребует от меня что-либо написать. Но так получилось, что я, поднимаясь по лестнице к себе в студию, увидел дверь в студию Боско открытой и, заглянув внутрь, застал своего соседа придирчиво рассматривающим себя в пыльном зеркале, которое висело рядом с дверью. Он был в древнем смокинге поверх черной майки и джинсах, и я вспомнил про выставку и про то, что я обещал быть с ним на ее открытии.
Хотя у Боско есть всегда готовые помочь жена и дети, к тому же агент, к тому же галерея, он любит, когда на открытии рядом с ним топчусь я или какой-нибудь другой художник. Эту традицию я всегда поддерживал с присущим мне мазохизмом, поэтому мы вышли на улицу и пешком поднялись по Бродвею до Брум-стрит. Галерея расположена к западу от Бродвея, и, едва завернув за угол, мы сразу же поняли, что здесь назревает что-то серьезное. На перекрестке стояли две полицейские машины с включенными мигалками, перегораживая движение, и мы, завернув за угол, увидели, что Брум-стрит запружена народом, наверное, человек пятьсот, не меньше, и около двадцати полицейских. У входа в галерею ворчали и гудели два телевизионных автобуса, озаряя ее своим светом.
— Ого, вот это толпа! — обрадовался Боско. — И телевидение. Здорово!
Он широко улыбался; его зубы становились попеременно то красными, то желтыми, отражая свет огней полицейской машины и уличных фонарей.
— Давай-ка поторопимся, пока не выпили все шампанское, — сказал Боско и поспешил навстречу толпе.
Или скопищу, так будет точнее. Даже за полквартала я видел, что это собрались не поклонники искусства. Послышался звон разбитого стекла и крик, затем вдалеке завыли сирены. У меня за спиной появился черный грузовик, свернувший с Бродвея, который остановился рядом с полицейскими машинами и извергнул из себя отряд спецназа в черных мундирах, в касках с забралами, со щитами и длинными дубинками. Полицейские стали выстраиваться в линию, и я, развернувшись, побежал в противоположную сторону. Затем я спокойно зашел в китайский ресторан и заказал ужин навынос. Стыдно, согласен, но что я мог поделать?
Вернувшись домой, я устроился на диване с вермишелью под острым соусом и включил телевизор. Ведущая выпуска местных новостей с мрачным лицом, понизив голос, как того требовала серьезность сюжета, обращалась к кому-то вне поля зрения телекамеры; это был экстренный выпуск, и тотчас же на экране появился корреспондент с микрофоном, стоящий недалеко от того места, где я в последний раз видел Боско. Позади него виднелось то, что осталось от галереи: разбитые окна, внутри все в дыму и покрыто копотью, а пожарные расхаживают среди развалин, заливая последние очаги пламени. Корреспондент говорил:
— Нет, Карен, мы еще ничего не знаем о состоянии художника Денниса Боско, но, по словам очевидцев, он был сильно избит, после чего его забрали в больницу Сент-Винсент. Мы вернемся на связь, как только у нас появится новая информация.
Затем вопросы и ответы относительно пострадавших и задержанных полицией, после чего показали кадры с творением Боско, посвященным событиям одиннадцатого сентября, и съемку у галереи, все то, что я видел в реальной жизни: Боско идет навстречу толпе, окружившей галерею, его узнают, начинают толкать, оскорблять какие-то здоровенные верзилы, далее мельтешение рук и ног, и полицейские протискиваются к нему на помощь, как мне показалось, без особого воодушевления. А потом мусорный бак разбивает окно, толпа врывается в галерею, кричащие почитатели искусства выбегают на улицу и тоже получают свою долю затрещин и пинков, затем яркая вспышка огня, от которой экран становится белым, и снова пронзительные крики. Последними кадрами было то, как отряд спецназа штормовой волной очищает улицу.
