Александр нахмурился.
— Ну, так говорите же.
— Михаил Василович.
Александру краска бросилась в лицо.
— Что, этого типа? Почему, черт побери, я его должен принимать? Кто вообще разрешил ему войти во дворец?
— Я. Я приказал ему сюда явиться. Потому что хочу, чтобы Вы назначили его своим личным адъютантом.
— Кем я его должен назначить?! — Александр кричал. Потом он залился пронзительным смехом, напоминавшим фырканье кошки. — Вы, наверное, немного не в себе. Что Вы замыслили? Хотите взорвать дворец изнутри? Вы даже не прячете врага в деревянную лошадь — Вы приглашаете его зайти через дверь! Qu’est-ce que vous faîtes me moi? La ris’ée du monde?
[38]
— Нужно заключить мир со сторонниками Вашего отца, Саша. Нельзя делать весь мир своими врагами. Василович никогда не занимался политикой, и даже тогда, когда он служил Вашему отцу. Несмотря на свою преданность королю Милану, он никогда не проронил ни одного дурного слова ни о Вас, ни о Драге, хотя поводов к этому у него было достаточно.
— Именно это я имел в виду. Здесь ему не место. Королева этого бы не потерпела.
— Отнюдь. Я ее уже спросил.
В глазах короля за толстыми стеклами пенсне мелькнуло ревнивое подозрение, что заставило Лазу быть осторожнее.
— Она была совсем не в восторге, но готова к тому, чтобы решение принимали Вы. Поймите, Саша, Вам нужно примириться с армией. Само собой, это не произойдет за одну ночь. Полковника Машина, естественно, Вы не можете немедленно призвать из запаса — это было бы слишком неожиданно. Но в пользу Василовича говорит довольно много. Он был за границей, но не по политическим мотивам, а по состоянию здоровья. У него безупречная репутация, и в офицерском корпусе его любили и старые и молодые. Попробуйте его использовать, позднее от него всегда можно отказаться. Я тоже не хотел бы его здесь надолго.
Король на какое-то время задумался, затем покорно вздохнул:
— Ну хорошо, я приму его. — Лаза направился уже к двери, когда Александр сказал ему вдогонку. — Но только после обеда.
— Нет, — ответил Лаза, выходя. — Сейчас.
Почти всю первую половину дня Михаил просидел на жестком, неудобном стуле в комнате адъютанта, ожидая приема у короля. Первое, на что он обратил внимание, во всяком случае в тех помещениях, где успел побывать, — многочисленные портреты Драги Машиной: картины и фотографии, буквально не оставлявшие свободного места на стенах. Поскольку во многих местах старые картины были сняты, чтобы освободить место для портретов Драги, создавалось впечатление, что человек находится в музее, который посвящен памяти глубокочтимой, давно усопшей великомученицы.
За немногими исключениями придворный штат состоял преимущественно из новых лиц; остались только несколько старых придворных, таких как Лаза, которые и раньше входили в свиту Александра — конечно, не во времена короля Милана. Михаилу бросилась в глаза некая суета, царившая во дворце; она напоминала неугомонность перелетных птиц перед отлетом в теплые страны. А может быть, это ему только казалось, потому что в отличие от находившихся здесь знал о предстоящих событиях.
Чтобы как-то избавиться от скуки, он попытался завязать разговор с лейтенантом Богдановичем, но отступился, услышав в ответ только нечленораздельное бурчанье. В приемной комнате все напоминало суету в голубятне: посетители, которые ждали аудиенции, просители со своими петициями, придворные, которые заступали на службу или, наоборот, увольнялись.
Словно перья, которые теряет перелетная стая, роились здесь слухи и обрывки информации. Михаил узнал, что король срочно принял своего посла в Болгарии, который днем раньше поспешно и скрытно был вызван из Софии. Вскоре после двенадцати всеобщее внимание вызвало бурное появление премьер-министра. Его далеко разносившийся голос слышался вначале из кабинета полковника Наумовича, а затем, после того как генерал довольно долго сидел тихо, снова громко зазвучал из приемной короля, перебиваемый иногда юношеским, пронзительным тенором, в котором Михаил узнал голос Александра. Этот тонкий голос иногда исчезал в глубоком басе, как исчезает луч маяка в туманной ночи. Последнее, что услышал Михаил, — гневные шаги устремившегося к выходу премьер-министра.
— Между королем и его правительством, видимо, не слишком хорошее взаимопонимание, — заметил он Богдановичу.
Не отрывая взгляда от документов, которыми он был занят, лейтенант пробормотал:
— Нет. Тесной дружбы там уж точно нет.
Это был в высшей степени неуважительный ответ. При Милане, подумал Михаил, Богданович после таких слов не задержался бы на своем посту и часа.
— Сдается, Вы не согласны с генералом? — продолжил разговор Михаил.
Но ответа он не получил, поскольку в тот же миг был вызван к генералу Лазе. Король оказал милость принять его.
1 час дня
Михаил у двери отдал честь, прошел несколько шагов и приветствовал короля еще раз.
— Осмелюсь доложить, Ваше Величество, капитан Михаил Василович, — сказал он, чувствуя в глубине души облегчение, что за этим воинским кодексом может скрыть свою предубежденность.
Король кивнул:
— Благодарю, капитан.
Какое-то время длилось несколько натянутое молчание.
— Значит, Вы снова вернулись домой, — наконец сказал король. — Что нового в… ну, там, где Вы были?
Александр, казалось, слегка нервничал, но держал себя в руках. Михаил знал, что в этом несколько странной формы черепе кроется довольно острый восприимчивый ум, а в теле с узкими, опущенными плечами, длинными, тонкими конечностями и слегка выпирающим животом обитают вредные несдержанные страсти. Странная подергивающаяся походка монарха наводила на мысль о плохой координации, а болезненная бледность лица и вялость мышц — о разнузданности. Хотя Михаил провел несколько лет в непосредственной близости от короля, его снова и снова приводила в изумление сама подлинная сущность королевских особ — с благоговением перед ними, правда, он давно покончил, — а именно непоколебимая вера монархов в их превосходство и непогрешимость. Если Александр когда-нибудь и сомневался в разумности своих поступков, этого он никогда не показывал. Милан мог время от времени сказать: «Ах, я сожалею об этом» или «Здесь я допустил ошибку», но от его сына до сих пор никто чего-либо подобного не слышал. Александр, внучатый племянник свинопаса и грабителя, только на три поколения моложе того Милоша Обреновича, который считал отрубленную голову своего врага лучшим подарком для скрепления дружественного союза, этот Александр считал себя единственным, кто способен быть сувереном своих двух с половиной миллионов подданных.
— Я был в Швейцарии, Ваше Величество, а там, как правило, ничего нового не происходит. Всегда те же старые горы, те же старые лица.
