Сербы — один из самых способных к сопротивлению народов, они готовы выносить любые лишения и самые изощренные пытки: колесование, сажание на кол или четвертование, не издав ни единого стона и не пролив ни слезинки. Согласно их взгляду на жизнь, слезы — это прерогатива баб, которые своими воплями могут и небеса расколоть. Мужчины же могут вытерпеть, стиснув зубы, любую боль. И то, что Милан был настолько ошеломлен этой новостью — буквально впал в истерику, для Михаила было вначале довольно неприятно, но, когда он понял, что его государь действительно страдает, его растерянность сменилась сочувствием. Однако после первого приступа истерии Милан быстро взял себя в руки и вскоре стал почти тем, кем был ранее. Он попросил сигарету — Михаил прикурил ему и закурил сам.
— Во всем виноват я, — объявил Милан. — Я и его мать. Мы взрастили это коварное, хитрое чудовище. Мы использовали его в борьбе за власть и научили извлекать выгоду из его положения. Он пользовался нашей распрей и предавал нас обоих, чтобы добиться своего. Мне он сплетничал о своей матери, ей — обо мне. Разделяй и властвуй — против нас этот принцип он использовал очень рано. После того как с нами это вышло с большим успехом, он попробовал то же самое со своими политиками и партиями. Но что было действительно лишним, так это сделать его в тринадцать лет королем — в том возрасте, когда его сверстники еще хорошо знакомы с отцовским ремнем или палкой. В семнадцать лет он выгнал регента Йована Ристича, одного из достойнейших людей страны, — выгнал, словно проворовавшегося слугу. А я этому аплодировал. Государственных деятелей он бросал в тюрьму, чтобы позднее их освободить и вознаградить важными постами. И этому я тоже рукоплескал. А теперь он отправил и меня, и премьер-министра подальше, чтобы мы не смогли помешать ему жениться на своей потаскухе. Я до сих пор не могу поверить, что это правда. — Он умолк и выжидающе посмотрел на Михаила, по-видимому все еще надеясь получить подтверждение, что все это плохая шутка. — Как я посмотрю в глаза Францу-Иосифу? И немцам? О господи, какое унижение, какой позор!
Он вдруг внезапно побледнел, рука со скрюченными пальцами потянулась к левому плечу, а голова откинулась на подушку.
Михаил кинулся ему на помощь, расстегнул ворот и положил мокрый платок на лоб. Несколько — показавшихся бесконечно долгими — секунд спустя Милан открыл глаза и виновато улыбнулся.
— Ce n’est rien. Mersi, Michel. Nevous inquiétez pas. C’est un petite défaillance
[73]
. Недавно я узнал, что у меня есть сердце. До сих пор полагал, оно у меня стальное, но этот шок был слишком сильным. Пожалуйста, не беспокойтесь, все позади. Сейчас улягусь в постель и постараюсь заснуть.
— Позвольте мне вызвать врача, Ваше Величество.
— Не нужно. Я уже консультировался у нескольких врачей. В принципе это ничего не дает. Ну а Вы — пожалуйста, не оставайтесь из-за меня дома сегодня вечером. Развлекайтесь, пока молоды. Увидимся утром.
То, что стало известно в последующие дни, было еще более шокирующим. Двадцать четвертого июля личный секретарь исполняющего обязанности премьер-министра Вукашина Петровича доложил королю Милану о последних событиях. Все отчаянные попытки кабинета и генералитета помешать Александру в выполнении его планов наткнулись на непоколебимую решимость короля жениться на своей любовнице.
— Месье Вукашин пережил нелегкие времена, Ваше Величество, — сообщил секретарь, маленький человек в очках и с огромными усами, который, как рассказывали Милану, еще и писал стихи. — Сначала король Александр всячески его унижал; потом, когда месье Вукашин подал в отставку, король порвал его прошение и приказал оставаться в должности. Месье Вукашин настаивал на своем решении, и тогда король Александр сменил тон: он стал взывать к сочувствию, говорил о своем одиноком детстве, о вечной грызне родителей. — Тут секретарь умолк и сказал, извиняясь: — Простите, Ваше Величество, я цитирую сейчас из дневника месье Вукашина, который он дал мне прочесть. — И он показал заполненный витиеватым почерком премьер-министра блокнот в кожаном переплете.
— Прошу Вас, не беспокойтесь обо мне, — сказал Милан. — Я все это прекрасно могу выдержать, и не слушайте Вы капитана Василовича. — Он бросил на сидящего рядом Михаила насмешливый взгляд. — Василович ведет себя так, будто он моя нянька, хотя он мой адъютант.
— Господин заместитель премьер-министра сделал все, что было в человеческих силах, — продолжал секретарь, — и иногда у него были все основания опасаться за свою жизнь: не потому, что ему угрожал расстрел, нет, страшное переутомление легко могло привести к удару или инфаркту. Королю всего лишь двадцать четыре года, а месье Вукашину, напротив, шестьдесят пять. При этом король ночь за ночью в четыре утра был уже на ногах и вновь и вновь утверждал, что мадам Драга — дама с безупречной репутацией. Он говорил месье Вукашину, что ждал долгие годы, прежде чем уступил своему влечению.
— Это уж точно, — пробормотал король Милан, — она умеет себя подать, эта сучка. Прекрасно знала, как все это устроить.
— Она уступила его просьбе только в Белграде, когда убедилась, что король жить без нее не может. — Секретарь указал на одну из страниц дневника. — Месье Вукашин цитирует короля дословно. И теперь, — он слегка покраснел, — я прошу Ваше Величество простить меня, потому что я касаюсь весьма деликатной темы. Король Александр в качестве последнего аргумента заявил, что он… так сказать… что он… ни с одной другой женщиной не может быть мужчиной. Только с мадам Драгой. На это месье Вукашин отвечал, что король мог бы сдвинуть на месяц бракосочетание и отправиться вместе с ним в путешествие, например в Париж; он бы познакомил там его величество с некоторыми дамами, чей талант он сам, месье Вукашин, проверил на собственном опыте. Он, мол, твердо убежден, что король после одной или двух столь вдохновляющих встреч никогда бы уже не сомневался в своих мужских качествах.
— Все это Ваш шеф мог бы и не предлагать, — заметил король Милан, — потому что я уже прописывал моему сыну такое лечение во время последней нашей поездки в Париж. Мне потом стыдно было показаться этим девицам на глаза.
Поэт, который не мог понять, принимать ли это замечание как шутку или жалобу, ответил понимающим хихиканьем.
— Не говоря уже о довольно сомнительной репутации мадам Драги, ходят слухи о ее бесплодии, и это тоже большой повод для беспокойства. Когда месье Вукашин отважился коснуться этого пункта, его величество заметил, что, мол, мадам Драга не была беременной лишь потому, что не хотела внебрачного ребенка. Он ручался, что через год после свадьбы она обязательно родит сына или, по крайней мере, дочь. В ответ на это премьер-министр сказал, что он обязуется пройти с этим ребенком в костюме Адама по всему городу, даже если его упрячут после этого в сумасшедший дом. Когда и это не произвело на короля Александра никакого впечатления, месье Вукашин посоветовал королю и дальше жить с мадам Драгой вне брака и жениться только тогда, когда она родит ребенка. Я бы не хотел докучать Вашему Величеству перечислением всех предложений и возражений, которые делал премьер-министр, чтобы отговорить короля Александра от брака с мадам Драгой. Хочу только заметить, что месье Вукашин после пяти дней непрерывной полемики с королем в результате коллапса потерял сознание, и его унесли на носилках. Разумеется, в этой борьбе он не был одинок. Так, полковник Соларович, один из адъютантов короля, вызвался поместить короля под домашний арест, а мадам выдворить из страны. Политики разных мастей горячо поддержали это предложение, и ни один не встал на сторону короля. После того как кабинет единодушно ушел в отставку, не нашлось никого, кто бы захотел войти в правительство. Решение Александра было для всей страны полнейшей неожиданностью и вызвало всеобщую сумятицу.
