Эта телеграмма, последняя из целой серии сообщений, была передана полковником Машиным по телефону некоему торговцу скотом в Семендрию
[87]
, оттуда телеграфом одному из заговорщиков в Землин, затем в Вену Ненадовичу и, наконец, Петру в Женеву. Ярмарка скота, которая проходила в этот день в Семендрии, служила прикрытием. Сербская тайная полиция, контролировавшая телеграфный обмен с заграницей, никак не могла бы связать телеграмму о продаже свиней с грозящим государственным переворотом. Полицейским надо было быть ясновидящими, чтобы догадаться, что под упомянутыми «свиньями» имелась в виду сербская королевская чета.
Назад пути нет — это было Петру ясно. Он должен будет терпеливо выдержать весь процесс возведения на трон. Ему слышались речи, виделись простертые руки, крики «Живио!» пестро одетой толпы, которая будет казаться его усталым глазам живой изгородью, протянувшейся вдоль улиц, изгородью из тел и лиц, сливавшейся в бурлящий узор. И тысячи флажков будут развеваться на ветру, как стаи птиц, поднимающихся в небо. Предстоит церемония помазания, приемы до и после, и при всем при этом будут болеть его бедные ноги. После многих достойно прожитых в безвестности лет он должен стать средоточием каждого собрания, живым критерием, по которому будет соизмерять свой статус каждый из его подданных. Это было заветной мечтой Зорки — видеть церемонию его помазания в Кафедральном соборе Белграда, но при жизни жены, когда у него было еще достаточно сил, чтобы добиваться этой цели, он к ней не стремился. Теперь же он, выдохшийся старый человек, решился на сомнительную авантюру, поддавшись требованиям каких-то бесцеремонных, совершенно чуждых ему людей. Больше всего Петра беспокоило, что заговорщики, втянувшие его в эту историю, абсолютно не знали его и никогда не проявляли желания с ним познакомиться. И может быть, его выбрали не вопреки, но именно из-за его возраста? Эта мысль не давала ему покоя. Видимо, они рассчитывают использовать как раз его немощность. Из этого ничего не выйдет. Он будет их королем — тут уже ничего не изменить, — но не марионеткой, как они того желают. Или они склонятся перед ним, или им придется его убить. Если уж он взойдет на трон, то добровольно от него не отречется, по крайней мере не раньше, чем принудит их к реформам во благо страны — реформам, которые он считал жизненно необходимыми.
Старость и отсутствие иллюзий имеют свои преимущества. Человек становится невосприимчив ни к лести, ни к подкупу или угрозам. Ему в этом случае терять нечего, кроме жизни, а потому не стоит идти и на самый малый компромисс.
Перед тем как объявить себя готовым принять всю тяжесть короны, он с научной педантичностью изучил всех личностей и все формы правления, которые могли бы вместо него и вместо монархии быть полезными для Сербии.
При других обстоятельствах он предпочел бы республиканскую форму правления, но по зрелом размышлении с тяжелым сердцем отбросил эту идею. Демократия была бы для сербов тем же, что заряженная винтовка в руках мальчишки, — им недостает и умения и дисциплины, чтобы обращаться с этим; сначала они должны преодолеть свою склонность к правлению кланов и кровавой мести, научиться решать свои политические разногласия не стрельбой, а путем народного голосования.
Если следовать традиции, королем должен быть избран его старший сын Георгий, а его, Петра, до совершеннолетия сына следовало назначить регентом. Петр любил этого сына сильнее, чем младшего, и больше, чем дочь, потому что к этой любви примешивался страх и сострадание. Кровь ужасного Черного Георгия текла в жилах сына точно так же, как и в его собственных, но Георгий был к тому же еще и внуком Никиты, а две такие наследственности не обещали ничего хорошего для юноши, который еще в детстве был своенравным и неуравновешенным.
Сам Петр родился спустя двадцать семь лет после убийства Карагеоргия и относительно дедушки, этой, пожалуй, наиболее противоречивой личности в истории Сербии, не строил никаких иллюзий. После довольно скромного начала в качестве пастуха и капрала в австро-венгерской армии Карагеоргий вдруг обратил на себя внимание как героический предводитель восстания против турок в 1805 году. Это был полубог и чудовище. С одной стороны, полководец, государственный деятель и создатель современной Сербии, а с другой, он собственной рукой отправил на тот свет сто двадцать пять человек, в том числе своих отца и брата, затем трусливо бросил дело Сербии на произвол судьбы и, в конце концов, стал несчастной жертвой заговора, который замыслил и осуществил другой бывший свинопас, ставший государственным деятелем, — Милош Обренович.
Петр не испытывал никакой гордости за основателя династии, гораздо больше он опасался вреда, который может причинить будущим поколениям Карагеоргиевичей наследственность предков. Это стало его идеей фикс — выискивать у себя и своих детей малейшие признаки душевного расстройства, которое являлось причиной совершения Георгием, покрытым славой героических дел, самых ужасных преступлений. К огорчению Петра, у его сына Георгия наблюдалась большая склонность к таким проявлениям. Еще в детстве у него бывали приступы слепой ярости, при которых он рычал и выл, как запертый в клетке дикий зверь. С возрастом, казалось, такие приступы происходили реже, и теперь, когда ему было четырнадцать, сообщения из Пажеского корпуса в Санкт-Петербурге позволяли сделать вывод о том, что он ведет себя как обычный живой мальчишка, внезапно попавший в условия жесткой воинской дисциплины. Это в известной степени обнадеживало.
Александр, младший сын, невзрачный, малопривлекательный ребенок двенадцати лет, никогда не давал отцу повода для беспокойства, но и не подавал больших надежд. Петр чувствовал, что он должен подождать до совершеннолетия обоих сыновей, прежде чем сможет одному из них передать трон. Его брат Арсен и кузены Божидар и Алексис, трое взрослых мужчин клана, были, если не считать нескольких несущественных особенностей, вполне нормальными — настолько, насколько может быть нормален человек в изгнании, над которым к тому же висит смертный приговор.
Из этих трех — все они жили в Париже — Петр считал наиболее подходящим для общения Божидара. Он, по крайней мере, нашел свое место, не играл в балканского князя, вел себя адекватно, в то время как, например, Алексис во всякий день радел о том, чтобы подчеркнуть значительность своего происхождения.
Он женился на богатой американке и рассчитывал с помощью ее денег убрать Петра с дороги, тем более что пришло время, как он считал, для возвращения на трон династии Карагеоргиевичей. Петр охотно уступил бы ему трон, не будь этот Карагеоргиевич таким ослом. В принципе он был безвреден и скорее порядочен, но по-детски тщеславен, не имел собственного мнения и легко поддавался чужому влиянию.
Что же касалось его собственного брата Арсена, то это был просто-таки второй Милан, но без обаяния и блеска того Обреновича. Его эскапады давали пищу для городских сплетен, но не в салонах, а в борделях и кафе художников. После развода со своей русской женой он жил с одной увядающей парижанкой, которая явно демонстрировала тщеславное желание стать второй Драгой Машиной.
